Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер

Олди Генри Лайон

«Если гравитация опять скакнет — кресло оборудовано гелевыми компенсаторами…»

Лишь сейчас он обратил внимание, что места пилотов у пульта тоже не пустуют. В одном, наглухо пристегнут, сидел Бижан, по локоть запустив руки в сферу управления. Трубач лихорадочно пытался выровнять корабль. Второе кресло спешила занять Юлия. Помпилианка застегнула пряжку спас-пояса, активировала добавочную сенсорику…

Вспыхнул огонек эмитора.

Перед Юлией вспухла дублирующая сфера.

— Я гоню диагностику! — перекрывая вой сирены, закричала

она Бижану. — Потом буду координировать системы регенерации!

— Хорошо! Я стабилизирую курс…

Трубач с досадой поморщился. Выпростав руку из сферы, он с размаху шлепнул ладонью по ярко-красной кнопке. Сирена заткнулась. Оранжевая «Тревога!» тоже погасла. Рубку освещали тусклые «аварийки» под потолком, да индикаторы на пульте. В судорогах умирали, опадая и рассыпаясь в прах, столбики энергетических диаграмм. На обзорниках плясала звездная метель.

«Нападение хищной флуктуации? Нет, тогда мы уже были бы мертвы. Метеорит? — его засекла бы автоматика. Атака враждебного корабля?»

На полу ворочались гитарист с барабанщиком. Барабанщик стонал.

— Я разблокировала системы аварийного маневрирования. Воспользуйтесь ими.

— Ладно…

Бижан увеличил диаметр сферы и нырнул в нее с головой. Танец звезд на дисплеях замедлился. Вскоре изображение застыло, придя в норму.

— Есть! — выдохнул трубач из сферы. — Какие у нас повреждения?

— Пробоина в реакторном отсеке. Реактор скис. Разгерметизированы три отсека. Компенсатор инерции поврежден.

— Мобильные ремонтники?

— Четыре вышли из строя. Три функционируют.

— Дайте схему повреждений.

— Даю.

— Беру на себя управление ремонтниками. Стационарная регенерация — ваша.

— Уже делаю.

— Максимум ресурсов — на реакторный отсек.

— Выполняю.

— Проверьте запасы воздуха.

Над пультом колдовали не командир группы боевиков и пленница, которую собирались пустить в расход. Вехден и помпилианка работали, как единая команда, четко и слаженно, спасая корабль и уцелевших людей.

Вцепиться друг другу в глотку можно и потом.

Шаги в коридоре они услышали слишком поздно. За миг до того, как в проеме входа, который забыли затянуть мембраной, возникла темная фигура. Похожий в неверном свете «авариек» на видение, пришелец шагнул в рубку.

Гитарист с рычанием рванулся навстречу — и отлетел прочь, словно сбитая шаром кегля. Молча — ни звука, ни вскрика, ни слова — незваный гость шел прямиком к Лючано. Барабанщик, кинувшись наперерез, вдруг издал детский всхлип, рухнул на колени и зачастил скороговоркой на вехд-ар, уставясь на незнакомца.

Кажется, он молился.

Не обращая внимания на молящегося, гость остановился в шаге перед Лючано, дрожащим в кресле. В руках он держал какое-то оружие. Изображение, передаваемое камерой в мозг, расплывалось. Складывалось впечатление, что искусственный «глаз» начал слезиться. Сонная одурь обкладывала мозг ватой.

«Инъекция! Чертов МОРС вколол мне транквилизатор…»

Чудовищным

усилием Тарталье удалось вернуть зрению резкость. То, что он принял за оружие, было ложкой и миской, где лежали две жестяные баночки с «замазкой».

На Террафиме настал вечер, а кормилец опаздывал.

Пульчинелло пришел ужинать.

Контрапункт

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья

(около трех лет тому назад)

Есть болезнь, которой не найти в медицинских справочниках — острый недостаток публичности. Сей вирус демократичен: он не щадит ни бедных, ни богатых. Женщины, мужчины, дети — лишенные внимания, они с настойчивостью наркомана кричат с любого, мало-мальски возвышенного места:

— Мы здесь!

Скажите нам спасибо, просят они. Хоть за что-нибудь. Обругайте нас. Выслушайте. Посочувствуйте. Прокляните. Воздайте хвалу. Осыпьте бранью. Только не проходите мимо.

Потому что мы здесь, и цена нам — грош.

— Доброго огня, пахлаван-пир!

Фаруд низко поклонился. Здесь он кланялся на старинный манер: упершись ладонями в бедра и пошире растопырив локти. Вдох-выдох, глубокие, как три удара сердца — и можно выпрямить спину. Этикет соблюден, титул «покровителя силачей» озвучен вслух. Настал час добавить без церемоний, с радостной улыбкой:

— Здравствуйте, Мансур-ата! Рад вас видеть!

— И тебе доброго огня, маленький Фаруд! — бас Мансура Гургина, учителя борьбы, приводил в священный трепет любого, кто слышал его впервые. Даже для давних знакомых после долгой разлуки этот бас звучал впечатляюще. — Забыл старика, забыл! Летаешь, гуляешь, пропадаешь за семью дымами…

Сделав девять шагов, Фаруд утонул в объятиях «покровителя силачей». Пожалуй, никто не звал вехдена «маленьким», кроме Мансура. Пахлаван-пир звал «маленькими» всех, включая кея Кобада IV (да воссияет свет владыки над миром!), своего ученика в прошлом. Дородный великан, лишь чуть-чуть обрюзгший с возрастом, в последние годы он хворал ногами, но скрывал это. Старость ходила вокруг да около борца, опасаясь подобраться ближе — а ну как схватит да сломает? А Мансур стеснялся карги-старости, как подросток — скверно одетой, вульгарной матери.

— Распустился! Кисель, не мужчина! Позор…

Заливаясь дробным смешком, старик — осторожно, чтобы не искалечить! — хлопал гостя по плечам. Мял пальцами мышцы рук; ухватил за талию, поднял на уровень лица, повертел и поставил на место, будто статуэтку. Со стороны это выглядело шуткой. Но Фаруд хорошо знал: после такой «шутки» пахлаван-пир способен выдать подробное заключение о твоем физическом состоянии.

И меддиагностер сгорит от стыда.

— А ну-ка, лезь в «очаг»! Разомни уши деду Мансуру!