Кукушонок
Шрифт:
В общие разговоры время от времени вклинивался непонятно почему находившийся здесь, не имевший никакого отношения ни к журналистской братии, ни к обслуге МДЖ, болгарин Радко, выдававший себя за этакого морского волка. Лет сорока, поджарый, дочерна загорелый и в капитанской фуражке с якорной кокардой, он всегда приступал к знакомству с неизменной хриплой фразы: «Я люблю своя мама, Болгария и Советский Союз!» В политические споры не вступал, но активно приставал к женщинам, угощая их легкими коктейлями собственной рецептуры, зазывая к себе в комнату и обещая романтическую рыбалку на рассвете. Получив, как говорится, от ворот поворот, злился, смешивал в бокале мастику со сливовицей, мгновенно пьянел, обзывал дам, презревших
Впрочем, неуступчивыми были далеко не все дамы, но если они уж и заводили недолгие курортные романы, то отдавали предпочтение соотечественникам. И лишь девушка Света из какого-то сибирского городка – обладательница весьма вульгарной наружности: крупные скулы ее лица всегда, несмотря на время дня и ночи, алели пятнами румян, веки подкрашены синевой, а чувственные полные губы отсвечивали вызывающе ярким лиловым перламутром, – игнорировала своих, предпочитая любовные похождения на стороне. Жора убедился в этом буквально на второй день, когда предложил ей «перепихнуться» накоротке.
– Да без проблем! – легко согласилась она. – Ты, наверно, богатенький «утюг»?
– Какой еще утюг? – не понял Жора.
– Во темнота! «Утюг» – валютчик, то есть мужик при деньгах, – пояснила Света. – Все понятно: с тебя нечего взять, кроме анализов, так? А туда же, – передразнила с презрением, – перепихнуться! Отвянь, нищета!
На пляже она появлялась редко, демонстрируя роскошные формы, едва прикрытые довольно смелым купальником, и вызывая у мужчин вполне понятные нескромные желания, а у женщин ехидно-завистливые реплики типа: «Ой-ой, я не такая, я жду трамвая!». После обеда сибирячка, как правило, исчезала, возвращаясь поздно вечером на авто в сопровождении бандитского вида болгар с кипой ярких подарочных пакетов в руках. Ближе к ночи Света возникала в баре всегда в разных джинсовых нарядах. Судя по тому, что пару раз ее видели выходившей утром из номера руководителя группы – лысого спецкора самой главной газеты страны – такого рода неформальные связи с аборигенами ей сходили с рук. Сам он тоже редко общался с коллегами, отдыхая по какой-то своей, особой программе. Питался в отдельном кабинете, не загорал, не купался со всеми, часто куда-то пропадая на весь день с приезжавшими за ним на черной иностранной машине людьми в строгих костюмах и возвращаясь, как та Света, тоже с не пустыми руками.
– Не завидуйте, девушки: каждый зарабатывает, чем может, – остановил как-то затеянное дамами обсуждение «непристойного» поведения сибирячки, оказавшейся даже не журналисткой, а лишь скромной машинисткой издательства, знаменитый известинский фельетонист Илья Ерёмин. – На блядей всегда и везде был и будет спрос. Опять же их товар неубиваемый: чем они торгуют, то у них же после продажи и остается…
Сами москвичи столь же активно, как Света, занимались фарцой, продавая из-под полы местным жителям привезенные с собой банки черной и красной икры и бутылки «Столичной». Жора таким бартером не интересовался: пристроенный тестем в обкомовский спецмагазин, он мог купить там всё, что его коллеги здесь добывали. Может, еще и поэтому новые товарищи воспринимали Георгия как неглупого, но простоватого, не приспособленного к жизни наивного парня, каким он на самом деле не был.
Законно же обмененных на рубли болгарских левов ему хватало лишь на скромные посиделки в баре и экскурсии. Так что домой он вернулся всего лишь с бронзовым загаром, бутылкой местного вина и большим пакетом отборного винограда, но зато с хорошо «проветренной» головой и без посланного вдогонку компромата
– Ты вроде парень наблюдательный, а не заметил, что её не было на общем инструктаже. Почему? Потому что у неё был свой инструктаж. На Лубянке. Вот она и отрывалась здесь по полной. На неё-то кому было стучать? – объяснит он…
________________
*Катынь – место расстрела польских пленных. Авторство этого преступления до сих пор оспаривается историками: НКВД или фашисты?
Попытка номер раз
В правоте своего экономического наставника Жора, прежде не вникавший глубоко в производственные процессы, убедился почти сразу после возвращения из Болгарии, побывав на судостроительном заводе вместе с приехавшей в Староград делегацией рабочих-корабелов от партии «Левые коммунисты Швеции», чей визит ему доверили освещать. Гости в сопровождении владевшего шведским языком инструктора ЦК КПСС Павла Ермакова и первого секретаря обкома целый день знакомились с работой предприятия, ходили по цехам, беседовали с рабочими, с начальством. А вечером для них был устроен хлебосольный приём в ресторане, закрытом для других посетителей.
Дюжина здоровенных скандинавов хорошо пила водку, с аппетитом ела, но категорически не желала ни ругать, ни хвалить увиденное. Зато руководитель делегации Улоф Линдберг, к большому неудовольствию принимающей стороны, не выбирал выражений, делясь впечатлением от посещения предприятия.
– Вы застряли в девятнадцатом веке, – выговаривал он багровому от смущения директору завода Анатолию Сушкову. – Просто удивительно, как это вы еще не разорились, работая на таком устаревшем (переводчик смягчил слово «допотопное») станочном оборудовании. Это же огромная трата рабочего времени, материальных и энергоресурсов, человеческого труда!
– У нас на следующий год уже запланирована масштабная модернизация, – пытался оправдаться Сушков.
– Условия работы адские, элементарная техника безопасности не соблюдается! – продолжал рубить правду-матку швед. – В цехах дымно, холодно, темно, горячее питание отсутствует. Это-то можно было поправить? Чем ваш профсоюз занимается? Почему не защищает права трудящихся?! А сверхурочные, а низкие расценки?! У нас бы за такое…
– Сотри запись, – отозвал Жору в сторонку и ткнул пальцем в диктофон Ермаков, – и не вздумай этот пьяный бред печатать! Устроил, понимаешь, тут разнос! Тоже мне деятель! Можно подумать, у них там всё замечательно!
– Ну, и правильно, – поддержал москвича Иван Кузьмич. – Приезжают тут всякие учить нас жить! Пока мы воевали, они там жирели, спрятавшись за своим хитрым нейтралитетом и помогая фашистам.
– Так они же правду говорят! – попытался возразить Жора.
– И что? Тебе-то какое дело? Мы и без сопливых гастролёров знаем, что на трофейной рухляди работаем. Но ведь строим же корабли! Хорошие корабли! Лучшие в мире! Всё, разговор окончен! Дашь в газету только хронику: были, посетили, и чтоб никаких оценок!
Горелов так и сделал, но чуть позже все-таки осмелился последовать совету чудаковатого Круглова и замахнулся на одну из самых очевидных несуразностей городской жизни. И эта первая его попытка – статья-расследование «Ночь, такси и пассажир» – наделала немало шума. В ней Жора показал абсолютную нелепость и вред показателя «холостой пробег», установленного для таксопарка. Из-за его соблюдения ночная бригада водителей ждала клиентов на своих стоянках вместо того, чтобы ехать за пассажирами, прибывающими в город поздними самолетами и поездами, и развозить их по домам. Предприятие на этом теряло деньги, а люди маялись в аэропорту и на вокзале до утра, ожидая начала работы общественного транспорта.