Культурные особенности

Зарубин Александр

С улицы донесся тихий, неурочный для времени звук — треск забора, стук и тяжелое бряканье. Железо о железо, глухо, сквозь вязкую летнюю тишину. И хриплый голос — ругательство.

— Кто там? — шепнул про себя отец Вениамин, вставая из-за стола. Опять кольнуло, забилось о ребра старое сердце.

— Звездные что ли? вчерашние гости? — подумал он, имея ввиду Эрвина с Ириной, — да нет, их бэха как раз в сторону созревшего куста увезла. А «тари» до утра никого не выпустит.

Он не успел закончить мысль. Дверь в комнату дернулась, слетела с петель — хлипкая деревянная дверь. Человек на пороге — высокий, затянутый в полевое хаки с перечеркнутой молнией на рукавах. Шляпа на голове. А лицо красивое — как у греческой статуи. Аполлон…

«В переводе — убийца».

Сверкнула вспышка. Сердце в груди вспыхнуло, задрожало от боли — и встало. Пуля прошла навылет, разорвав

и подкинув в воздух листы на столе.

Белые, как снег над чёрной водою. Река подхватила отца Вениамина на руки и понесла… черная, быстрая, в оправе блестящего льда….

Убийца усмехнулся — коротко, закинул короткоствольный полицейский «скорпион» на плечо и бросил пару слов коммуникатор.

— Путь чист. Кванто кхорне…

Взвыл мотор… Один, потом другой, третий — оглушительно, резко.

Смерть пришла в Фиделиту…

Она пришла ночью, под рев моторов, лязг стали и дробный перестук автоматных очередей. В ледяном, фосфорном свете — над головами первой волны Дювалье пустил безпилотные дроны. Мелкие, жужащие моторами летуны — их прожектора били вниз — ярким, немигающим светом. Будто тысячеглазый зверь, тот, что так часто поминал Дювалье, взглянул на поселок сверху. Воины выскакивали на пороги домов, передергивали затворами, всаживая пулю за пулей вверх, в эти стальные, немигающие глаза. И падали, скошенные огнем штурмовых «скорпионов». Штурмовики шли низко, пригибаясь к земле, выкашивая все вокруг длинными очередями. Четыре «коня апокалипсиса» — лёгких открытых джипа — проскочили поселок насквозь. Нахрапом, под рев сирен, слепящий свет фар и истошное завывание дизеля. И замерли на площади, развернувшись бортами на четыре конца, поливая близлежащие улицы огнем тяжелых лазерных установок. Белые и алые, тонкие лучи плясали, снося опоры, кромсая на части жестяные крыши, цветочные палисады и выбегавших на улицы людей. Один луч чиркнул по собору, сбив крест. Полоснул каменную громаду лучом еще раз — уже просто, забавы ради. Колокольня дрогнула и осела вниз — с грохотом, выбросив в небо серый столб пыли. Штурмовик в кузове засмеялся, сбил шляпу на лоб. Подломилась и рухнула деревянная крыша. Западный ветер взвыл — будто закричал, забился в эоловых трубах. Камень — огромный, угловатый булыжник — сорвался вниз, ударился о землю, перевернулся, подлетел в воздух. Ударил штурмовика в лоб — с маху, как конь копытом. И упал на землю опять, весь красный от крови. Рукоятки лазгана подхватил второй номер — ослепительный луч не замер, лишь злее заплясал по земле, обращая в дым палисады, плетёные дома и крепкие, крытые железом сараи… А с околиц накатывался, плыл в воздухе глухой, скребущий за душу рев.

Кванто кхорне.

Основные силы нападающих шли от холмов к центру. Густыми цепям, почти толпой — суровые, раскрашенные дикари с молнией, перечеркнутой на зеркальных лицах. Шли в полный рост, снося все, на своем пути, буквально заваливая редкие островки сопротивления лавиной свинца из своих потрепанных, длинноствольных винтовок.

У околицы их впервые остановили — старый, раздолбанный грузовик влетел с ходу в толпу, замер, дребезжа пробитыми скатами и взорвался, плеснув по сторонам потоком огня и серого, чадящего дыма. Строй разорвался, атакующие заметались, потеряв порядок — как курицы, кто-куда. От домов грянул залп, потом еще один. С полдюжины фигур упало — черными кучами, тенями, на фоне рыжего огня.

Седобородый, кряжистый деревенский мужик — поселковый кузнец удовлетворенно хмыкнул, передернул затвор ружья и крикнул, прислонив ладонь к рту, сыновьям — не теряться, мол…

— Не робей, таким мы еще надаем…

И упал, булькнув кровью из пробитого горла. Упал и умер, не окончив фразы. Разметалась по песку борода, на ходу меняя цвет — из белого в алый. Сбоку, от рощи, фигуры защитников были ясно видны — черные тени, контуры в слепящем прожекторном свете. Уарра-воин передернул затвор ружья и — быстро, почти не целясь — послал еще пять пуль. Пять теней сложились и рухнули — пятнами мрака во тьму. Пять человек упали. В воздух рванул женский крик — яростный, потом истошный, потерянный плач. Тут же затерявшийся, забитый грозным боевым кличем нападавших.

Уарра перевернул оружие, поцеловал подаренный Абимом оптический прицел и скользнул от обреченного дома прочь, бросив в коммуникатор на ходу.

— Западный сектор чист… Кванто кхорне…

Латинист, Станислав Лаудон так и не лег в ту ночь. Вначале дела, потом праздник на площади, где местные его быстро и непринужденно припахали поработать за пианиста, потом мелкая Маар. Девчонку таки устроили отцу Вениамину в школу. И пошло — объясни мелкой лесной бестии, что такое

школа, зачем нужна, и кого там надо слушаться. И посему нельзя представляться законной женой Эрвина Штакельберга, да. Последнее произносилось задрав нос, гордо, со всеми четкими туземными огласовками. То есть с коротким горловым щелком в начале, означающим «Неопределенно — будущее время» и сочащейся оптимизмом руладой «но никуда не денется» в конце, И поди объясни, что сделает со всеми этими нюансами универсальный, флотского образца, переводчик. Полностью автоматический и тупой, как полено. Когда заревели моторы вдали — Станислав даже обрадовался. Подумал сперва, что Эрвин вернулся — его «неопределенно-будущая» жена, пусть сам с ней и разбирается…

Но потом сквозь рев моторов пришло таканье — тупое и резкое. И женский крик — рванул воздух, взвился и оборвался бульканьем на высокой ноте. Заскрипел, закачался дом, с крыши за шиворот посыпались острые белые щепки. Станислав вздрогнул и — как был, с места рванул на улицу — куда глаза глядят, прочь, подальше отсюда. И Маар подхватить не забыл, схватил за плечо, дернул — резко, до боли в плече и жалобного, протестующего вопля. Выволок на улицу. За спиной — грохот и оглушительный треск. Рухнула крыша. Острая щепка скользнула, оцарапала шею. Станислав вытер кровь и замер, поняв, что торчит посреди улицы как последний дурак… А штурмовики идут по околицам — на разных сторонах, по двое, все одинаковые. Высокие шляпы и дикие темной ночью очки. А на ремнях — короткие, странные здесь автоматы. Еще кто-то выскочил на улицу вслед за Станиславом. Бестолково, прямо под ноги штурмовикам.

Станислав оружия от роду не носил. Во-первых, преподавателю латыни оно не нужно, во-вторых, людям на то и дан язык, чтобы договариваться, разве нет?

— Нет, — подумал про себя Станислав, глядя, как легко перечёркивает человека автоматная очередь.

Заревел двигатель, истошно взвыли тормоза. Из за угла вылетела машина — поселковый, разбитый в хлам грузовик с крестом и деревянным коробом вместо капота. Развернулся — с ходу, кузов закрутило и занесло. Штурмовики попрыгали кто куда, мигом утратив вальяжность. Один не успел — бампер зацепил его в полете, смял и кулем бросил вниз. Взвыли тормоза — опять, истошным, яростным кличем. Машина замерла — на миг. Мама Кураж за рулем — махнула рукой, закричала — резко, не выбирая выражений. Грянули выстрелы, от капота отлетела белая, острая щепа.

Станислав встряхнулся и — резко, откуда силы взялись — закинул мелкую Маар в кузов. Запрыгнул сам. По ржавому бамперу — россыпь искр, ярких, злобных огней. Штурмовики опомнились, открыли огонь. Грузовик рванул с места — резко, плюнув черным дымом из-под колес. Станислав едва успел перевалить через борт. Машина исчезла за углом, прежде, чем парни в черных очках успели поправить прицелы.

Они пролетели площадь — газ в пол, на полном ходу, под визг и грохот покрышек. Стрелки на джипах не успели ни спрыгнуть, ни перевести огонь — тяжелый трехосный грузовик вылетел прямо на них из облака пыли. Лязгнула сталь, машину подкинуло и занесло. Разлетелся деревянный капот — на куски, резко, бросив Станиславу в лицо облако белой острой щепы. Страшным, протяжным тоном — лязг смятой, раздираемой бампером жести. И бульканье из кресла рядом — тихое, страшное, горловое… Мир на глазах пошел кругом, полосами желтого и рыжего света, каруселью дымных полос — машину закрутило и занесло… Станислав — не понимая, что делает — потянулся через сидение, выпрямил руль… Пальцы скользнули — баранка в руках, стала почему-то такой липкой. На кресле рядом хрипела и билась мама Кураж. Кровь лилась — с пробитого горла. Очередь в упор… Станислав рванул руль опять — влево, уводя машину от столкновения. Свернул в переулок — руль плясал и бился в руках, задний бампер лязгнул, снеся нарядный, увитый яркими цветами палисадник. Еще поворот. Штурмовики бежали, «скорпионы» в руках стучали яростно, густо, длинными очередями. Напротив — школа, высокий бревенчатый дом. И из окон в лицо били яркие, злые вспышки.

— Дети… в кузове… Уходи… — хрипела мама Кураж, пытаясь удержать руль мертвеющими уже, непослушными пальцами.

— Куда? — огрызнулся Станислав. Горький дым плеснул, затянул мир вокруг пеленой.

— Налево. Дай руль… — конец фразы утонул в кровавом, булькающем кашле.

Станислав прислушался — и впрямь, слева, сквозь рев мотора, треск пламени, крики и глухой лай автоматных очередей — долетал другой звук. Сухой и резкий, четкий, как хруст раздираемой на части газеты. Знакомый по лесным блужданиям звук. «Коммандо» Яго вступило в бой, ведя огонь, как привыкли — залпами, через равные интервалы. Пуля провизжала у виска. Сзади, из кузова донесся крик — испуганный, дикий.