Культурогенетика
Шрифт:
На место приоритетных возможностей науки (познание и эксперимент) пришли возможности, содержащиеся внутри деятельности. И, хотя сайентизм в качестве мировоззрения преобладал до середины XX века, проектно-деятельностный подход все больше демонстрирует собственный потенциал, не связанный напрямую с наукой. Рассмотреть данный момент истории важно потому, что он имеет решающее значение для понимания сути культуры и предмета культурологии в настоящее время.
Проектирование позволяет реализовать цели субъекта, «Я». За понятием субъекта может стоять и отдельный человек, с его целями, и групповой субъект (иерархия: от личности – до государства и выше). Отсюда – принципиальный прагматизм проектирования, открыто заявленный в философии Д. Дьюи [107]. Поскольку
Наука и проектирование различаются их разной ролью в деятельности, особенно – в отношении к будущему.
Наука есть знание об объективных детерминантах, в пределе наука дает прогноз развития. Наука – это знание, внешнее по отношению к деятельности.
Конструирование и проектирование – синтетические разновидности будущетворения. Это означает, например, что проектирование кое в чем уже конкурирует с менталитетом: прагматическая ориентация реализуется как технология и техника деятельности, результаты здесь проект и программа деятельности. Искусственные программы начинают конкурировать с естественными ментальными по своей степени воздействия на людей.
В проектно-прагматическом подходе детерминанты и прогнозы науки, если они точно установлены, могут выступать в качестве проектных (программных) ограничений или «граничных и прочих условий». Однако в реальности такое знание влияет на деятельность лишь косвенно: человек может знать прогноз, но это еще не значит, что он будет учитывать его в деятельности, – иначе человечество не подошло бы вплотную к экологической катастрофе. Превращение знания в мотив деятельности, увы, не носит автоматического характера – иначе половина правовых ограничений была бы просто не нужна человечеству. Такое различение понадобилось потому, что проектный и деятельностный подходы, как мы показали, вообще не имеют отношения к научным парадигмам. И тем не менее в менталитете XX века они выполняли такую же функцию, какую в прошлом выполняли научные парадигмы: это – определенная устойчивая точка зрения на мир, имеющая в своем распоряжении собственный набор идеальных инструментов. Она тоже опирается на знание, только на знание не объектное: это – знание о деятельности. В освещении Д. Дьюи и его продолжателей оно инструментально – позволяет человеку реализовывать его цели с помощью проектов.
Для нас очень важно, что деятельность человека орудийна и может быть рассмотрена все в том же пространстве: между Истиной и Пользой. Поэтому в человеке деятельность имеет основания в виде его потенциальных способностей, что можно представить в развертке его знаний (Истина) и умений (связанных с Пользой). Но линия технологизации орудийной деятельности, повышающая ее эффективность, живет вполне самостоятельно. Связка Знания и Пользы базируется на техническом абиотическом субстрате, и она обратным образом превращает человека в свое орудие – в придаток техники и технологии. Это – острое противоречие современности, о котором мы уже говорили.
Проектирование связано с потенциалом деятельности и рождено внутри деятельностной парадигматики. Деятельность регулируется «нормами», априори социальными, и это – ядро культуры, ее технологическая суть. До XX века культурное нормирование деятельности носило преимущественно «естественный» характер – регулировалось менталитетом наряду с целевыми установками. Проникновение в технологию деятельности превратило и культурные нормы в искусственно управляемые. Накопление опыта, происходящее в культуре внешним образом, было рационализировано.
Причина такого странного противоречия кроется в том, что деятельность человека целесообразна, а цели человека проявляются не в потенциале его способностей, а в актуальном наборе его потребностей. Прежде в истории основным социальным регулятором формирования потребностей была глобальная ментальная программа, а многомерность менталитета обеспечивала историческую непрерывность развития
Искусственные, спроектированные, рационализированные нормы замещают в западной культуре XX века ранее существовавшие регуляторы менталитета, работавшие как неподвластные человеку естественные нормы и мотивы. Например, писаные правовые нормы на Западе практически полностью подменили мораль. Но ведь еще Кант отметил, что в моральной сфере есть нечто, неподвластное людскому разуму, и его невозможно ограничить сиюминутными соображениями практичности. Говоря системным языком, это – надсистемные регуляторы, находящиеся выше уровня личности и общества (например, Бог). Из культуры Нового времени по мере ее рационализации они постепенно изживались. А там, где это невозможно было сделать, искусственно блокировались.
Для обеспечения социальной устойчивости в «проектном» обществе XX века понадобилось множество компенсаторов, и они все более и более рационализировались. Понимая это, Дьюи поставил данный процесс в американском обществе «на поток», но так же поступили и другие рационалистические проектировщики «общественных машин»: Сталин, Гитлер, Муссолини и др. То, что сделали они, резко отличалось от западного демократического варианта в единственном – в целеполагании. Это – наиболее важный момент всего XX века: если деятельность можно эффективно технологизировать, то формулируемые цели могут принадлежать разным субъектам: и личности (как предполагали создатели западных демократий), и отдельным группам (например, партиям) и большим сообществам (например, религиозным). Русские космисты впервые заговорили о целях человечества, и сегодня именно они дают ориентир, способный повлиять на будущее и изменить ход истории.
Теперь вернемся к главному, ради чего, собственно, эта тема и была затронута. Цели человека в проектном подходе, в прагматизме Дьюи и в инструментализме его последователей не обсуждаются – из них исходят. Данный момент и порождает расхождение в инструментальном понимании культуры как набора регламентирующих норм деятельности: регламентация – процесс искусственный, но откуда берутся цели?
Мотивационную основу деятельности установили в коллективной (групповой) психологии и в социологии групп. Первыми обратили на нее внимание: Э. Дюркгейм (коллективные установки) [108], В. Бехтерев (групповые мотивы поведения) [38], К. Юнг (архетипы коллективного бессознательного) [319; 416]. Тому же посвящены психология народов [63] и историческая психология [404]. Развернувшиеся на этой основе «ментальные исследования» [3–5; 15–16; 22; 63; 72; 74; 81; 106; 293; 309; 368; 375; 383; 400; 404] блестяще решали проблемы реконструкции культуры прошлого и определения движущих мотивов деятельности людей прошлого. Но подобная постановка вопроса в отношении настоящего и будущего требует построения обществоведческой теории, из которой можно было бы получить прогноз. Большинство же ментальных исследований ограничивается герменевтикой, являющейся стержнем экзистенциализма и постмодернизма, выступающей там в качестве метода [404].
Однако достижение понимания и построение детерминант и прогнозов – разные продукты. Для инструментализма этот подход вообще излишен: прогнозы детерминируют то, что можно спроектировать волевым образом. А теории А. Тоффлера [371–374] и других исследователей [212–213; 270; 287; 397; 391] дополняют эту однолинейность глобальными прогнозами на основе единственной линии развития – технологической по основаниям и технократической по ориентации.
Убрать противоречие между искусственной технологически-рациональной западной линией, с доминантой регламентации деятельности, и естественно-ментальной, с доминантой ментальной мотивации деятельности, можно лишь обращением к надсистемному уровню – к уровню человечества, как минимум.