Культы, религии, традиции в Китае
Шрифт:
В старом индийском буддизме Махаяны культ этой персоны, то ли будды, то ли бодисатвы, был лишь одним из многих. Ряд сутр, посвященных Майтрейе, был переведен на китайский язык еще до Дао-аня. Считалось, что этот будда грядущего является покровителем всех буддийских ученых, толкователей и интерпретаторов священных текстов [332]. Это обстоятельство, видимо, сыграло немаловажную роль в выборе Дао-аня, который и принял решение ритуализиро-вать этот буддийский культ по китайскому образцу, обожествить Майтрейю. Как сообщают источники, Дао-ань с семью-восемью своими ближайшими последователями впервые в истории китайского буддизма совершил ритуальную церемонию преклонения перед специально воздвигнутым в его монастыре изображением Майтрейи и высказал молитвенное нежелание переродиться на том небе, где обитает это
Будучи признанным главой китайского буддизма, Дао-ань приобрел очень большое влияние и авторитет в стране. Даже в пору постоянных войн, междоусобиц и переворотов позиции Дао-аня, как своеобразной «национальной реликвии», почти не менялись: каждый очередной удачливый завоеватель или узурпатор считал своим долгом привлечь иа свою сторону и даже призвать ко двору этого влиятельного старца, оказать ему, его ученикам и его сангхе помощь и покровительство. Последние годы своей жизни Дао-ань провел в Чанани.
После смерти Дао-аня слава наивысшего знатока и авторитета среди буддистов перешла к Хуэй-юаню (334—417). С именем Хуэй-юаня, который получил конфуцианское образование, затем увлекался даосизмом и наконец пришел к буддизму [185], связана целая эпоха в истории китайского буддизма. Обосновавшись в специально для него выстроенном в 384 г. в Лушань (пров. Цзянси) монастыре «Дунлинь-сы», он довольно быстро стал влиятельным патриархом южного буддизма и фактически достиг положения своего учителя. Его монастырь, как прежде монастырь в Санъяяе, превратился в центр буддийской мысли страны. Но, в отличие от сангхи Дао-аня, с ее сугубо теоретической и узко-клерикальной направленностью, этот центр сосредоточил в себе не только братство монахов, но и большое количество буддистов-мирян. Среди них заметную роль играли многочисленные ученые, философы, художники. Одни из них вели аскетический образ жизни, не были женаты, жили отшельниками и ели только вегетарианскую пищу, по сути дела почти ничем внешне не отличаясь от монахов. Другие, напротив, мало чем отличались от обычных мирян. Как правило, это были молодые холостые люди, жившие при монастыре несколько лет и проходившие там под руководством квалифицированных знатоков-мэтров нечто вроде университетского буддийского курса по проблемам философии, религии и связанных с ними дисциплин.
В отличие от Дао-аня, Хуэй-юань не был большим ученым, он не углублялся в комментарии и трактовку усложненных буддийских текстов. Как пишет о нем Э. Цюрхер, то, что он сделал в буддологии, правильней было бы назвать популяризацией этого учения, причем рассчитанной прежде всего на широкие круги образованной публики из светских верхов общества. Разумеется, в своей популяризаторской деятельности Хуэй-юань, как и его предшественники, постоянно обогащал буддизм за счет конфуцианских и даосских идей, впитанных им с детства. Этот синтез шел постоянно и, видимо, часто даже не вполне осознанно: хотя именно Хуэй-юаню принадлежит знаменитая фраза о том, что по сравнению с буддизмом конфуцианство, даосизм и все другие учения суть не более, как отбросы, влияние всех этих учений заметно сказывалось в его деятельности.
Китаизация буддизма в эпоху Хуэй-юаня нашла свое наиболее яркое воплощение в культе будды Запада Амитабы. Идея о «Западном рае» (Сукхавати), где обитает великий Амитаба, пользовалась успехом у китайских буддистов и прежде, особенно на юге Китая. «Западный рай» представлялся китайским буддистам чем-то в роде идеального общества (наподобие более поздней утопии Тао Юань-мина о персиковом саде [188], появившейся, видимо, не без влияния этих буддийских идей о рае). Понятно при этом стремление именно китайских буддистов (которые в массе своей едва ли когда-либо до конца приняли идею Нирваны и которые, как и все их соотечественники, постоянно связывали свое будущее не с исчезновением, а с райскими благами) попасть в новом рождении в Сукхавати, быть рядом с Ами-табой.
Начало подлинному культу Амитабы положил именно Хуэй-юань. В 402 г. он вместе со 123 последователями, монахами и мирянами, совершил обряд коллективного
Если вопомнить, что идея о «Западном рае» и обитавших там богах и бессмертных, прежде всего Сиванму, была одной из известнейших и популярнейших в Китае еще до нашей эры, то станет вполне понятным, почему культ Амитабы оказался столь созвучным народным чаяниям и получил со временем наиболее широкое распространение, став основой одной из ведущих сект китайского буддизма — амидизма, «Цзинту» [904; 999]. Во всяком случае, создавая культ Амитабы и закладывая фундамент амидизма в Китае, Хуэй-юань внес в это учение немало от религиозного даосизма, который он изучал (не случайно некоторые исследователи даже называют его «даосом в буддизме») [185].
Примерно с середины IV в. в южном Китае в связи с быстрым распространением там буддизма впервые встал вопрос об официальных взаимоотношениях между буддийским духовенством и светскими властями. В частности, речь шла о двух основных аспектах этих взаимоотношений: об уплате налогов государству и о правах и привилегиях монахов. Первый аспект имел чисто экономическое значение, ибо увеличение земельной площади в собственности монастырей влекло за собой уменьшение налогов в казну, так как монастыри обычно освобождались от уплаты земельной подати. Второй аспект оювещал вопрос шире и касался, например, того, обязаны ли монахи кланяться перед представителями власти, вплоть до императора, должны ли они являться куда-либо вне стен своего монастыря по вызову властей и т. п. Обе эти проблемы продолжали обсуждаться и впоследствии. К числу немалых заслуг Хуэй-юаня перед китайским буддизмом относится и его решительная политика в этих вопросах: ни налогов, ни поклонов и визитов он не признавал, а его влияние и авторитет позволяли ему добиваться соответствующих уступок со стороны властей [273, 103—112; 286, 45—50; 823, т. I, 214 и 219—223].
Последним великим деятелем раннего буддизма, о котором следует сказать особо, был Кумараджива. Выходец из Восточного Туркестана, он прибыл в Китай уже на склоне лет, в 402 г. С его именем связано возрождение Чанани как крупнейшего центра китайского буддиз(ма. Кумараджива проявил себя великолепным знатоком и умелым переводчиком буддийских сутр. Он организовал вокруг себя группы учеников и последователей, наиболее известным среди которых был Сэн-чжао [374—414], автор ряда философских сочинений [672]. Примерно за 12 лет, прожитых им в Чанани (он умер ок. 413 г. — точная дата его смерти неизвестна) [738], Кумараджива сумел перевести на китайский огромное количество буддийских текстов (300—400 томов). Это был подлинный творческий подвиг, значение которого увеличивается тем, что Кумараджива сделал, вслед за Дао-а«ем, еще шаг вперед по пути освобождения буддийских текстов от даосских и иных терминов, передававших смысл лишь по аналогии с соответствующими китайскими добуддийскими терминами и понятиями. Начиная с Кумарадживы уже почти все основные буддийские термины и понятия получили в китайском языке собственные эквиваленты. Многие исследователи очень высоко ставят роль Кумарадживы и с его именем связывают новые успехи буддизма Махаяны в Китае.
Кумараджива был хорошим стилистом, литератором. Его работы — как переводы, так и оригинальные труды — оказали очень большое влияние на развитие китайской литературы. Значение и авторитет Кумарадживы среди буддистов Китая были огромны. К нему с письмами, просьбами, с выражением глубокого уважения обращались многие знатоки, включая самого Хуэй-юаня. Его знаниям, умению переводить тексты и термины внимали многие сотни и тысячи его ближайших учеников и последователей [273, 81—83; 286, 56—63; 947, т. 1, 278—340].