Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
Шрифт:
Птицы все – подавлены, подпускают нас на два – три метра! И синехвостки, и крапивники, и дрозды…
– Никто нас не боится! На три шага! Где это видано?! – недоумеваю я вслух, не отлипая от своего объектива.
Всё птичье население поглощено кормёжкой! И большие, и маленькие… птички копошатся в прошлогодней листве, валёжинах и трухлявых стволах сухостоя. Они, практически, не обращают на нас внимания! Удивительно…
– Андрей! Это что, голод? – на миг оторвавшись от фотоаппарата, недоумённо
– Что ты хочешь? – пожимает тот плечами, – Им, сейчас – не до нас… Знаешь, сколько их погибло, за эти дни?! Я думаю, столько – что нам лучше не знать! Для душевного равновесия… Просто, мы, этого не замечаем. Весенние метели, для птиц – самое страшное дело.
В дальнем углу ольховника Банного ручья, мы натыкаемся на свежие медвежьи наброды. По следам я вижу, что здесь кормились два или даже, три зверя! На свежем снегу чётко печатаются их когтистые лапы. Я, по очереди, меряю их своей рулеткой.
– Этот – четырнадцать, по снегу.
– А, на чистой земле? Замерь вот этот след, – подсказывает мне Анисимов.
Оглянувшись, я вижу, что Андрей стоит возле покопки лизихитона. На грязи у его болотника, красуется шикарный медвежий след. Я спешу к нему.
– Тринадцать с половиной! – сообщаю я и пожимаю плечом, – Взрослый, средний медведик.
– О! Видишь? – разводит руками, Анисимов, – Более точно!.. А, вот этот?
Я подхожу к Андрею и приседаю над медвежьим следом, возле которого он стоит.
– О-оо! Этот – пятнадцать! Этот – самый крупный из них!
– Ну!
Бродя по медвежьим следам, я начинаю считать покопки лизихитона и скусы растений. Медвежьих помётов, по-прежнему, нигде нет – видимо, звери уже давно освободились от «лишнего» и давно не ели…
На всех – получается восемнадцать скусов соссюреи, шестнадцать скусов бодяка, семнадцать покопок лизихитона, шестнадцать скусов белокопытника. Но, мне нужно большее – мне нужны помёты! Мы берём один медвежий след и начинаем его тропить…
След ведёт нас перелесками, по снегам ольховников Банного ручья…
А под пихтарником – старый, зимний снег! Он совершенно не держит нас! Проваливаясь под самый край голенищ болотных сапог, мы упорно лезем по следу…
Бессильно прислонившись к стволу пихты, я рукавом вытираю потное лицо: «Фуууу! Блин!.. Сил больше нет».
– Может, оставим его в покое? – предлагает Анисимов.
– Помётов нет! – морщусь я, – Зря, что ли, помирали?! Столько, уже прошли! Должен же он когда-нибудь погадить?!
– Ну, давай ещё пройдём! – соглашается Андрей.
И я снова, как кабан, ломлюсь по снегу, следом за таким длинноногим лосем, Анисимовым…
Вот и долина Тятиной! Она просвечивает сквозь чёрные лапы пихтарника, впереди. Выйдя из-под пихтарника, медведь ушёл в просторы речной поймы.
– Помёт! Ур-рррааа!!! – на всю округу, радостно горланю я, – Ур-рррааа!!!
Много ли надо научному сотруднику, для счастья?..
– Ха-ха-ха! Саня! – смеётся надо мной, Анисимов, – Хватит горло драть! Будто кусок золота нашёл!
– Ур-раааа! – всё никак не могу я, успокоиться, – Удача какая!..
– Свежий! – радостно делюсь я своими восторгами, укладывая помёт в полиэтиленовый пакетик.
Сразу, как только оказался на проталине склона речной долины, медведь покормился. Я брожу по прелой листве проталины по его следам и подсчитываю поеди растений…
Всё время крутившийся рядом с нами, рыжий кобель Анисимова Руруй куда-то исчез. В свою очередь, Андрей отлучается сам – к уже близкой, речке. Я же – поглощён медвежьей кормёжкой…
– Шестнадцать скусов соссюреи, два скуса бодяка, шестьдесят восемь скусов белокопытника и девяносто поковок симлокарпуса! – говорю я через десять минут, подходящему ко мне, Анисимову, – Он, здесь, хорошо поел!
– Га… Га… – долетает до моего уха, неопределённый звук, словно где-то далеко-далеко, лает собака.
– Собака? – я оборачиваюсь к Андрею, с полувопросом. – ?!
Мы долго стоим, прислушиваясь к абсолютной тишине леса, вокруг нас…
– Нет! – говорит Андрей, – Ничего не слышно.
– А… Послышалось, – соглашаюсь я, – Вроде бы, как – пару раз гавкнула! Показалось…
Мы трогаемся, по медвежьему следу, дальше. Выписывая зигзаги, след медведя ведёт нас по заснеженному ивняку поймы, влево…
Метров через четыреста по редкому ивняку, мы выходим на поляну. Перед моими глазами – мешанина следов! Здесь – по снегу, накрутили медведь и собака! У меня падает настроение.
– Андрей! Это – заповедник, называется! – выговариваю я Анисимову, – Какого чёрта ты охотничью собаку, лайку, в лес тащишь?! Что? Хорошо получилось?
– Саня! – бросается, тот, в атаку, – Я тебе сразу говорил, что без собаки – я в лес ходить не собираюсь! Ну и что с того, что мой Руруй пропёр этого медведя? Ничего с ним не случится!
Делать нечего. Немного постояв в обиде, я глубоко вздыхаю, примиряясь с уже произошедшим и начинаю разбирать следы на снегу…
Снег показывает мне, что наш медведь спокойно ковырялся здесь. Анисимовский кобель, работая по-зрячему, молча вылетел на него и рванул медведя за зад. От такой неожиданности, медведь – прямо-таки, взорвался помётом!!! Здесь, всё равномерно забрызгано студенистыми каплями жидкого медвежьего помёта! Здесь же – следы шальных прыжков медведя, по пятам преследуемого Руруем…