Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
Шрифт:
– О-о! Знакомый запах!.. Серёж, понюхай! – предлагаю я Казанцеву, просто так, чтобы скучно не было.
– Сам нюхай! – взвивается Казанцев, – Тебе надо знать, что он ел? Вот, ты и нюхай!
– Послал же бог, напарника! – деланно возмущаюсь я, подсчитывая при этом покопки, – Ни нюхать не хочет, ничего не хочет…
– Лучше говори, сколько покопок записывать! – напарник держит в руках мой дневничок.
– Одиннадцать симплокарпуса и шесть лизихитона, – говорю я, – Здесь, он всю проталинку
– Пошли, тогда, дальше, – соглашается Сергей.
След показывает, что к проталине, в пойму ручья Балышева, медведь спустился с борта Медвежьего перевала. Но, он-то спускался, а нам – подниматься! Лавируя между стволами пихт, мы шагаем по насту вверх, в сопку…
Снежный склон быстро становится всё круче и круче.
– Серёж! Смотри! У медведя – та же идея передвижения по насту, что и у нас! – замечаю я на очередном перекуре, когда мы стоим согнувшись пополам и уперев руки в колени, – Когда мы идём по насту среди хвойников, то выбираем прогалины. Здесь – наст крепче, не провалишься… Он делает точно также!
– Нууу, – пожимает плечами, стоящий согнувшись рядом со мной, Казанцев, – Он не первый день на свете живёт.
Чем выше мы забираемся, тем круче склон и твёрже наст. Вот, уже пошли и вершинки кедрового стланика! Маленькие, они выглядывают прямо из наста.
– Да, куда его чёрт занёс?! – уже давно стонет позади меня, Казанцев.
Вот, на льдистой корке наста, от медвежьих лап остаются лишь царапины, от когтей! Мне всё труднее отыскивать эти царапины. Я всё медленнее продвигаюсь вперёд, больше кружу в поисках…
Наконец, исчезают даже последние намёки на медвежий след. Через пару минут блужданий, я отрываю глаза от чистого наста, распрямляюсь и оглядываюсь по сторонам – оказывается, мы стоим на самой вершине самой высокой сопки перевала! Она льдистая и совсем маленькая! Метров пять на пять.
– Скотина! – тонким голосом, ноет сзади Казанцев, – Мозгов нет – вот и бродит, где попало! Какой чёрт его затащил на этот голый пупок?! Здесь, кроме снега – ничего нет!.. Ты – как хочешь, а я дальше штурмовать сопки не пойду! Только на кордон!
– Надо ещё, хоть немного потропить! – возражаю я, – Ни одного помёта! Зря столько тащились, что ли?
– Ну, так и что из того?! – взрывается Казанцев и чеканит, раздельно, каждое слово, – Я, дальше – не иду!
У меня опускаются руки. Я опустошённо молчу…
– Вот и поработал! – обречённо думаю я, – Одному бродить – опасно, а с кем в паре идти – попробуй, каждому угоди!
Над верховьями ручья «Филатовка», мимо Доброй, тянет клин гусей. Со своей вершины, мы стоим и разглядываем птиц.
– Гуси! – тяжело бурчу я, – На север идут.
У птиц – светлое, серое туловище и тёмные, почти чёрные,
– Наверно, это казарки, – без восторгов, прикидываю я, – Гусей, с такими чёрными крыльями – не бывает. Надо будет, у Дыхана спросить, как в цивилизацию выйдем…
Я набираю полную грудь воздуха и медленно выдыхаю…
С минуту постояв и уже отрешённо, как что-то несбывшееся, осмотрев с вершины местность «по нашему курсу», я хмуро говорю Казанцеву: «Ладно… Домой пошли». А что, мне, остаётся делать?!
Сегодня транспортный день. Во второй половине следующего дня, мы, большим караваном, подходим к нашему Тятинскому дому. Сегодня – нас много, и людей, и лошадей, и собак. Обычные хлопоты по быту занимают всё время до вечера…
– Чиф-чиф-чифффырррр! – раздаётся с неба, такой знакомый звук.
– О! Бекас токует! – поднимаю я лицо, к небу.
– Точно, бекас! – отзывается Андрей Анисимов, – Первое токование в этом году! Сегодня двадцать третье апреля. Надо записать. В Календарь природы заповедника пойдет.
Быстро синеет вечер. Вновь, я слышу лягушачье кваканье!
– Куааааа! Куааааа! – раздаётся в луже, рядом с домом.
– Хм! – хмыкаю я, вслушиваясь в этот, пока ещё слабый, свадебный хор лягушачьих глоток, – Только сегодня, двадцать третьего числа, очухались! А начали ведь, сквер-стись – аж семнадцатого апреля! Семь дней! Вот, что значит – циклон…
– Цик! Цик!
Над, едва угадываемым в густой синеве сумерек, лесом слышится редкое, едва различимое цыканье.
– Андрей! Вальдшнеп тянет! – радостно сообщаю я, заходя в дом, – Иди, послушай! Первая тяга!
Вместе с Анисимовым, мы выскакиваем на улицу.
– Цик!.. Хор… Хор… Хор… Цик!
– Точно! Вальдшнеп! – неподдельно радуется Андрей, – Слышишь? Хорканье? Классика! Как на охоте!.. Сегодня, как на заказ, целая вереница индикаторов весны!
Стемнело… Неожиданно Муха, сорвавшись из входного тамбура нашего дома, с лаем бросается в темноту, за угол.
– Гав!.. Гав! – её редкий и какой-то особенный, злобный лай раздаётся совсем рядом с домом…
Нас, учить не нужно – каждый из нас знает, как собаки лают на медведя. С фонариком в руке, я спешу на угол дома.
– Гав!.. Гав!.. Гав!
Муха лает совсем близко! Свет от моего фонарика – такой жидкий, блёклый…
Следом, подходит Андрей.
– О! Глаза! – Анисимов светит своим сильным, восьмибатареечным фонарём, – Саня! Медведь!
– Ага!
– Тут, всего-то – тридцать шагов!
В свете фонаря снова блеснули две, широко расставленные лампочки и исчезли в темноте. Я понимаю, что медведь – не убежал. Он, просто, отвернул свою морду от луча света.
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!