Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Шрифт:
Лифанов вздохнул.
– Удивительно, как это люди верхним концом да вниз! – произнес он. – А ведь когда-то, я помню, здесь у него были и садовник-немец с цигаркой в зубу, и камардин, и буфетчик толстопузый во фраке… и повар, и арабчонок в красном колпаке на подъезде. А конюхов-то что было! А всякой челяди что! Егерь, псарня… Лошади какие!..
– А теперь всего пара, да и те убогие… На них и воду, и дрова возят, они же и господам на выезд…
– Опустились, совсем опустились, – покачал головой Лифанов.
– Произошли, вконец произошли, –
– Надо, однако, самого повидать да поговорить с ним насчет выезда поосновательнее. Ведь затем я и приехал.
Лифанов подошел к окну кухни и стал стучать в стекло.
В окне опять показалась женская голова в красном платке, и на этот раз отворилась форточка.
– Генерала вашего можно повидать? – спросил Лифанов.
– Да почивает он, батюшка. Похлебал и почивает, – был ответ.
– Когда же они проснутся?
– Да теперь уж скоро. Вот барышня княжна прикажет самовар ставить – сейчас они и встанут, – говорила женщина, стоя около форточки. – Вам, может статься, Ивана Лукича надо, так этот проснулся уже и с трубкой давно ходит.
– Это шершавый-то такой? – задал вопрос Лифанов.
– Да, старичок, капитан, который при них существует.
– Нет, этого-то мне не надо. Ты вот что… Ты, гладкая, спроси у старой барышни, можно ли мне комнаты в доме посмотреть. Покои любопытно бы мне видеть. Пока генерал проснутся, я покои бы осмотрел.
В это время в кухне раздался дребезжащий электрический звонок, и женщина в красном платке сказала:
– Да вот барышня уж звонят для самовара. Стало быть, барин проснулись. Идите смело в подъезд. Если заперто – звонитесь. Иван Лукич отворит.
– А ты все-таки доложь. Так неловко… Я политичность понимаю, – просил Лифанов.
Женщина отправилась в покои. Лифанов подошел к подъезду.
– Маляр приехал, – сказал ему кровельщик. – Маляр Евстигней Алексеев.
– Ну, вот и ладно. Стало быть, тебе есть попутчик обратно. Это я его насчет внутренней отделки… – проговорил Лифанов.
– То-то уж… крышу-то позвольте мне красить. Не лишайте меня… Кровельщик всегда лучше…
– Ты и будешь красить крышу, а Евстигней – что внутри потребуется: шпалеры, потолки, двери…
Подбежал маляр, очень юркий человек в пальто, в сапогах бураками и в фуражке с глянцевым козырем.
– Полдороги пешком шел, нет лошадей, хоть ты плачь. В посаде-то я не запасся возницей, думал, к попутному подсяду. Ан не вышло. Уж на половине дороги попутный мужичок согласился подвезти, – рассказывал он, сморкнулся в руку и отер нос красным бумажным платком, который вынул из кармана пальто. – Фасадик-то тоже придется окрасить. Очень уж запущен, – прибавил маляр.
– Помолчи немного и уходи. Потом позову, – махнул ему рукой
В это время отворилась стеклянная дверь в подъезде. На пороге стоял небольшого роста старичок, худой и жилистый, в нафабренных подстриженных усах, с короткой седой щетиной на голове. Он был в кожаной куртке, в брюках с красным кантом и в туфлях.
Это-то и был тот самый капитан, который, по словам прислуги, при генерале «существует». Его звали Иваном Лукичом Тасканьевым. Жил он на пенсию и состоял не то в качестве компаньона, не то в качестве приживалки при бывшем владельце усадьбы Льве Никитиче Пятищеве, когда-то предводителе дворянства, которого Лифанов, как новый владелец имения, приехал понудить выселиться из усадьбы.
Лифанов приподнял картуз и сказал:
– Здравствуйте. Комнатки бы посмотреть любопытно насчет ремонта, так как я с маляром… Да и самого генерала очень нужно повидать.
Капитан сморщился и с презрением посмотрел на Лифанова.
– Подождите. Сейчас я спрошу у Льва Никитича, – проговорил он.
– Подождем. Время терпит.
Капитан на минуту удалился, вернулся и произнес:
– Идите. Только ноги обтереть!
– Да я в калошах. Господи! Чистоту-то мы любим больше вашего, – отвечал Лифанов, входя в прихожую, раскрашенную когда-то в красный цвет в помпейском стиле, но сильно облупившуюся, и стал снимать калоши. – Вон как хорошую-то горницу запустили, – кивнул он на стены и потолок.
– Прошу без замечаний! – строго огрызнулся на него капитан.
– О?! Уж будто и говорить нельзя? Я затем приехал. Я говорю у себя в доме… Да и говорю маляру. Ну, вот что, Евстигней Алексеев: все эти букетцы и колонки подправить надо. Сможешь ли? – спросил маляра Лифанов, сняв калоши.
Снял калоши и маляр и дал ответ:
– Освежить? В лучшем виде освежим и подправим. Алебастрецом пройдемся, где требуется. Смотри-ка, рисунок-то какой занятный!
– Ну, теперь пойдем по порядку в другие горницы.
Но тут капитан загородил Лифанову дорогу и злобно процедил сквозь зубы:
– В порядочный дом в пальто не входят. Надо раздеться.
– Экий сердитый! – вскинул на него глаза Лифанов и прибавил: – Ну что же, снимем.
Он снял пальто, а маляр только распахнулся и сказал:
– А мне, барин, если снять пальто, то хуже будет, потому я без спиньжака, в одной жилетке.
Капитан пропустил их молча. Они вошли в гостиную со старинной мебелью Жакобс, красного дерева, с бронзовыми полосками, обитою желтым штофом, местами протертым так, что торчал волос. Стены гостиной были тоже стильные, с позолотой, засиженной мухами, но так же, как и в прихожей, облупившиеся. С потолка висела тоже старинная бронзовая люстра в несколько свечей на стрелах, с гранеными хрусталиками, которые звенели при шагах по местами выбитому узорчатому паркету, лежащему, по всем вероятиям, на изрядно подгнивших балках. Со стен торчали бронзовые бра, тоже с подсвечниками на стрелах и с хрустальными украшениями.