Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Шрифт:
– Но ведь это же убьет ее, пойми ты, убьет!
– Однако надо же это сделать. Сейчас Лифанов может приехать.
– Плевать мы хотим на твоего Лифанова! Он, мерзавец, должен иметь уважение к несчастной больной женщине, – раздражался капитан. – Ведь сам, подлец, когда-нибудь умирать будет, нужды нет, что пузо наел, как арбуз. Никуда нельзя ее сегодня отсюда переносить. Эй, кто там на крыше? Сюда! Слезай и иди сюда! – не унимался он.
Но стук на крыше усиливался. К главному крыльцу портиком подъехала подвода с мебелью, и в открытую дверь
Капитан бросился к несущим шкаф.
– Не сметь входить в комнаты! Не сметь вносить вещи! – заорал он. – Кто позволил? Назад!
– Как же назад-то? – возмущались возчики. – Нам приказано… Приказано в дом поставить.
– Убью! Говори, кто приказал? Кто приказал?
– Как кто? Сам Мануил Прокофьич.
– Да я и твоего Мануила Прокофьича турну отсюда в три шеи. Понимаешь ты, в доме больная женщина лежит, княжна, умирающая старушка.
Маляр Евстигней слушал и улыбался саркастической улыбкой.
– Не слушайте, ребята, вносите! Не бойтесь, вносите, – проговорил он остановившимся было носильщикам. – Пустяки… вносите, как велел Мануил Прокофьич.
– Да как ты смеешь распоряжаться и командовать! – кинулся на него капитан.
Пятищев схватил капитана за руку и произнес:
– Оставь, Иван Лукич, не горячись. Я Лифанову дал слово. Сегодня последняя отсрочка окончилась.
Испугавшийся было и попятившийся маляр опять оживился.
– Да конечно же… – продолжал он. – Уж господин Лифанов отсрочивали, отсрочивали, а вам все неймется. Будет… довольно… Достаточно… А то сейчас приедут настоящий хозяин, и вдруг…
Шкаф стали протаскивать в двери. Он не проходил.
– Постой, я вторую половинку открою. Так не пролезет, – суетился Левкей.
– Прочь! Не сметь! Холоду напустишь! – бросился и к нему капитан, сжав кулаки.
– Оставьте, ваше благородие, не троньте… Я теперь не у вас, а у купца служу, – спокойно заметил ему Левкей.
Пятищев взял под руку совсем взбешенного капитана и ввел его в комнаты.
– Уймись, Иван Лукич… Пойдем лучше к княжне. Я пришел навестить ее, – проговорил он.
Они вошли в комнату княжны. Княжна, как и вчера, лежала в постели, как и вчера, около нее был, прикурнувшись, мопс с высунутым кончиком языка изо рта. Около княжны стояла Лидия и рассматривала на свет градусник. Она только что сейчас смерила температуру тела княжны. Воздух в комнате был тяжелый: пахло камфорой, валерьяной, деревянным маслом, ромашкой. Шторы на окнах были приспущены.
– Температура не очень высока, и тридцати восьми нет, – сказала Лидия, здороваясь с отцом.
– Княжна! Ты не спишь? Ну, как твое здоровье? – участливо спросил ее Пятищев.
– Умираю, – слабо проговорила она.
– Тебе сегодня непременно надо переселиться в тот домик. Даже сейчас… Там тихо, спокойно, а здесь тебя поминутно будут тревожить. Сегодня новые жильцы въезжают, – сказал ей Пятищев, умышленно не упоминая фамилии Лифанова. – Мы тебя, княжна, осторожно перенесем на постели. Ты
– Не могу, не могу я… Умру тогда… – чуть слышно произнесла княжна.
Капитан пожал плечами и кивнул Пятищеву на княжну.
– Как-нибудь перенесем поосторожнее, – прошептал Пятищев решительным тоном. – Это необходимо.
Он отправился выпить утренний кофе и вышел на подъезд, в который продолжали таскать вещи Лифанова. Капитан вышел за ним. Маляр Евстигней разбалтывал большой кистью разведенный в клеевой воде мел в ведре и сказал Пятищеву:
– Сегодня, ваше превосходительство, беспременно нужно прогрунтовать тот потолок, где старушка их сиятельство лежит, так уж вы поскорей постарайтесь освободить покойчик-то…
Пятищев промолчал. Он прислушивался. На дороге, вдали, звенели бубенчики.
– А вот, должно быть, и наши едут, господа новые хозяева… – встрепенулся маляр и прибавил: – Так уж вы, ваше превосходительство, пожалуйста, насчет комнаты-то. Зачем же ослушиваться-то, коли обещали. Нехорошо.
– Молчать, скотина! – закричал капитан.
Бубенчики слышались все явственнее и явственнее на дороге. Пятищев шел с капитаном по направлению к домику управляющего и чувствовал, что сердце его как бы замерло и упадает, перемещаясь ниже груди. Он даже побледнел.
«Все кончено… Последний момент… Сейчас приедет, воцарится и начнет хозяйничать новый хозяин, новый владелец… – пронеслось у него в голове про Лифанова. – А я? Я? Где искать пристанища? – задал он себе вопрос и тут же постарался отклонить эту мысль, произнося в уме: – Потом, потом…»
Через минуту в распахнутые ворота влетел тарантас с запряженной в него парой лошадей. В тарантасе сидел Лифанов. За тарантасом въехала щегольская коляска. В ней помещались среди узелков и баульчиков супруга Лифанова, дочь – молоденькая девушка, почти подросток, и горничная в платке, тоже молодая девушка. Экипажи подкатили к главному крыльцу. Маляр Евстигней, Левкей и все рабочие, как по команде, сняли картузы.
Лифанов вышел из тарантаса, снял картуз и перекрестился на небо.
– Слава богу, приехали в свои новые палестины, – проговорил он – Отпрягай… Да надо будет сена искать для лошадей, – обратился он к кучеру. – У крестьян поспрошай, нет ли продажного.
– У лавочника, господин хозяин, найдем. Ему же ведь и продали зимой-то, – сказал Левкей, вытаскивавший из тарантаса большой саквояж.
Из коляски стала вылезать с помощью выскочившей уже горничной супруга Лифанова Зоя Андреевна – полная, приземистая женщина с широким, румяным под глазами лицом и без бровей. Она была в черном драповом пальто и пуховой косынке на голове. Высадилась дочь Лифанова Стешенька, миловидная розовенькая девушка в шляпке с цветами и в серой кофточке со стоячим широким воротником. Жена Лифанова вылезла не сразу. Она сначала выставила из-за узла с чем-то толстую ногу в черном чулке, обутую в глянцевую резиновую калошу, и помахала ею в воздухе.
Конец ознакомительного фрагмента.