Куплю входную дверь
Шрифт:
И я звоню своей старенькой-старенькой бабушке, которой почти сто лет, но эти сто лет не мешают ей р аб о т а т ь вахтершей в каком-то НИИ. Бабушка живет в другом городе у моря, одна…
– Это какая же правнучка, а? – голос у бабушки еле различимый, надтреснутый, хотя слышимость отличная, я слышу даже голос диктора по телевизору, читающего сводку погоды – того самого диктора, который читает ту же самую сводку и в моем доме.
– Присылай. Как у нее с бельишком, игрушками?
– Какие игрушки, она уже в школу ходит, бабушка. В восьмой класс. Ей пятнадцать, – кричу я.
– А у нас – плюс двадцать три. Но дожди,
Господи, куда я посылаю девочку?
XV.
В сущности, чего я хотел от каждой из этих встреч? Что я получил от них? Ведь я с самого начала знал, что право решать останется только за мной, что все встречи не облегчат тяжести этого – личного – права…
Дома меня ждала «телефонограмма» от Переходчикова. Лежала она на самом видном месте, рядом с будильником, который, как жена прекрасно знала, я обязательно заведу на семь утра.
«Как появишься, срочно позвони, срочно и в любое время. Я не сплю».
Набираю номер Переходчикова.
– Нет, не разбудил. Пишу в номер. Идет подписка. Деду нужен жареный кусок на последнюю полосу. Детективчик с хэппи эндом. И знаешь, кто главный герой, угадай? Пусев, старина. Ах да, я тебе уже говорил. Он блестяще раскрутил одно дело по хищению мясных продуктов. По объемам – мелочь. Но в духе времени… Значит, вот что. Ты от Бакреева туда звонил? Ну и… Ладно, понял. Завтра, как и говорили, жди гостей. Так вот – я кое-что ему уже поведал. Ну, не в лоб, конечно… Теперь дело, как говорится, за содержимым сосуда. Да, кстати, я уже говорил, что и у него к тебе интерес? Племянница в твоем проектном бюро. Все. Пока.
…Над диваном у меня маска, привезенная из Анголы. Я пробыл там с год, строил новое и ломал старое – старое ломать тоже можно лишь с инженерной подготовкой… Маска смотрит на меня с жутким высокомерием. Я закрываю глаза, но через минуту снова открываю их. Маска буквально гипнотизирует меня. Высокомерие и презрение таятся и в уголках чудовищно толстых губ, и в разрезе скошенных глаз, и даже в самом отсутствии зрачков. Невольно вспоминаю, как мы работали там, в Африке. До седьмого пота работали. И тот же вечный отгульщик Скляров, и сонный Ермаков, которых я взял с собой. Странно (даже страшно): но там они работали неистово. Честь государства понимали как следует! Почему же здесь, дома – Скляров неуловим, Ермаков вял и неинициативен? Я размышляю об этой метаморфозе, но никак не могу уловить ее природу, ее суть. Где-то она рядом. Но по-прежнему невидима мною.
XVI.
Итак, понедельник. Планерка. И я приезжаю пораньше, чтобы вникнуть в бумаги, уяснить оперативную обстановку в цехах и на объектах и еще для того, чтобы собраться. Моя личная жизнь и волнующие меня вопросы не должны мешать мне – профессионалу.
«Профессионализм, дружок, – это еще и профессиональный образ жизни», – слышу я голос Переходчикова.
«У меня это перестало получаться, – отвечаю я, – моя частная жизнь начинает диктовать моей профессиональной жизни».
«Тогда займись лишь частной жизнью. Или… или…»
А ведь я люблю жену. Люблю свою частную жизнь. И что, собственно, случилось. Формально ведь я чист. Это случай…
«Ну, а я о чем?», – это
«Но я действительно просил у тебя совета и помощи».
«Мог бы не ездить. Для этого достаточно было подсчетов Петра – предостаточно. Ты все прекрасно понимаешь. Все! Но есть одна коварная штука – инерция. Ты давно уже сделал свой выбор. И, может быть, все это испытание – не испытание вовсе, а банальная точка. У тебя нет силы ставить ее. Но нет сил и на то, чтобы не ставить».
«Какая точка?»
«Я же сказал – банальная. Точка и все тут».
…И в это время в кабинет заглядывает моя секретарша:
– Все собрались.
Я иду в конференц-зал и начинаю планерку.
Потом обеденный перерыв. Затем выезд на объекты. Позже – совещание в исполкоме, конец рабочего дня… Стол. Созвездие бутылок и вскрытых консервных банок… Взгляд на часы. Звонок в дверь. И я иду открывать.
…Я иду открывать. И за эту кроху времени, за два метра, отделяющие меня от входной двери, за которой ждет мой званный гость, я переживаю две, три, десять противоречивых жизней… Всего два метра. Дверь под мореный дуб. Шведский замок…
…Как-то один из моих сотрудников целую неделю потешал весь отдел. Бездельник, он умел создавать видимость работы и активной деятельности. Скажем, набирал одну лишь цифру на телефонном диске и имитировал разговор чуть ли не с первым заместителем министра. И вот однажды сослуживцы обрезали ему телефонный шнур. Не подозревая о причинах неисправности, он продолжал вести часовые разговоры, то и дело восклицая: «Наконец-то, я дозвонился до вас, Федор Матвеевич!» Эта неделя была самой веселой для сослуживцев – было над чем смеяться!
…Там, за дверью – мой званный гость. Какой же властью он обладает, если судьба спекулянта Рыльцева и моя судьба в его руках?!
Но и в моих руках была судьба бездельника, имитирующего труд. Но я просто посмеялся со всеми… А на самом-то деле не я, а он был хозяином положения! Я же был – званным гостем, подобным тому, кто стоит сейчас за дверью.
– Не нервничай, – шепчет мне жена, покуда я вожусь с замком.
…Понятно: Пусев мне в этой ситуации необходим. Только он может спасти Рыльцева, а с ним и мою частную жизнь. Но раз он пришел ко мне, значит, и я ему чем-то необходим? То, что он пришел ко мне, а не я к нему, принципиального значения не имеет.
XVII.
Да, никогда бы не подумал, что за столь короткий отрезок времени можно так мучительно переживать это заново! Именно это…
– А клятва? Клятва-то как? – Хрундя вытолкнул меня из сарая и, слюнявя сигарету, безразлично сказал:
– Ладно. Хочешь уйти – уходи. Но только тогда, когда… когда… – Хрундя оглянулся, – а вот, видишь?
Ребята, вышедшие следом, молча смотрели – то на Хрундю, то на меня.
– Значит так. Ты берешь вот этот прут, накаливаешь его в костре и выжигаешь на животе крест. Тогда и катись к чертовой бабушке! – Хрундя ухмыльнулся и крикнул Юре Щелгунову: – Подбрось в костер дровишек, Щелкунчик! – И Юра, схватив в охапку кучу хвороста, заготовленного для ухи, бросился к костру.