Куплю входную дверь
Шрифт:
– Слышал?
– Да… Анекдотец… Значит так, Пусев Василий… Отчество не узнал. Тридцать пять, Капитан, Женат, Двое детей.
– Ну и что, мне к нему?
– Как раз наоборот. Он – к тебе. Я пишу о нем очерк. Кстати, совпадение случайное… И мы к вам завалимся, по-дружески, так сказать. И чтобы стол был!
– Когда… – машинально спрашиваю я. Без вопросительной интонации спрашиваю…
– В понедельник. В семь. У тебя еще два дня. Точка. Трубку – жене!
И я подчиняюсь.
– Нина, тебя! – Она выходит из своей комнаты шумно и глубоко дыша, крепкая, гибкая в своем финском
Я надеваю в прихожей куртку, кепку, треклятые канадские сапожки… Я еще не разогнулся, натягиваю правый сапог, когда жена вырастает в проеме коридорчика, ведущего из прихожей в кухню.
– Парадокс, – она оценивающе смотрит на меня сверху вниз, лицо ее после гимнастики распарено, как после бани, – вокруг тебя суетятся люди, чтобы тебя вытащить из болота, а ты словно бы ни причем.
– А я и есть ни при чем. Я – жертва всей этой вашей деятельности по благоустройству дома, строительству дач, организации банкетов с нужными людьми. – Я натягиваю правый сапог и встаю. – А на самом деле я – инженер, экономист. – Я притопываю все тем же правым сапогом. – Вот вы и выкручивайтесь… – Я выскакиваю за дверь.
Мимо своей «разутой» автомашины я прохожу с чувством понятной досады – меня не столько огорчает потеря двух передних колес, сколько перспектива трястись в автобусе. Я выхожу из двора и рядом с лужей – мысленно я обозначаю ее уже, как некий географический участок планеты, – в газетном киоске покупаю субботний номер областной газеты.
В автобусе, неожиданно полупустом, просматриваю четвертую страницу.
«Местный „Турбинист“ проиграл нашей команде со счетом 2 – 0…»
«Пенсионер Ш. передал в фонд мира 2679 рублей…»
«Вторая программа: 19-45 – „Белое солнце пустыни“.
«Продаю старые открытки».
«Куплю входную дверь…»
Что за чертовщина – дверь? Входную? Я перечитываю фразу, набранную самым мелким шрифтом, употребляемым лишь в объявлениях – «Куплю входную дверь. Тел. 6-12-48. Спросите Наташу».
IX.
Палата на четверых, Справа от Игоря Лимонова – паралитик, Лежит без малого год. На столе цветы; фотография в стоячей рамочке. На ней – паралитик, совсем еще молодой, даже юный. В пилотке и выцветшей – это видно даже на стареньком снимке – – гимнастерке. Бравый такой солдатик. Слева – угрюмый молодой человек с переломом позвоночника. Гипсовый корсет; щетина; жутко сосредоточенный взгляд. А у стены – человек в этой палате для безнадежных – случайный. Бульдозерист, сломавший по пьянке руку.
Игорь Лимонов, друг моей очень давней юности, майор милиции, получивший ранение, уложившее его на эту койку с параличом нижних конечностей.
– Вояка наш заговорил… – Игорь показывает глазами направо. – Сторонний человек не поймет, а я уже кое-что разбираю. Знаешь, как он инсульт свой приобрел? Ему приснилось, что немцы Москву взяли. Тогда, в сорок первом… По крайней мере, он так считает.
«Вояка» мычит что-то.
– Переверни его. Вот так… это он тебе спасибо говорит. Тут недавно к нему целый взвод завалился. Ну, я тебе скажу, мужики!.. У тебя что-то стряслось?
– Да так, ерунда.
Бульдозерист
– Давай, не жмись, как девица красная, – Игорь подмигнул бульдозеристу и тот мигом пристраивается рядом, бережно поддерживая сломанную руку.
– Когда тебе всю жизнь лежать на койке, то болезнь – уже не болезнь, а образ жизни… Давно не пил… – Игорь морщит лоб. – Так что стряслось, Гриша?
– Тебе не приходилось заминать дело?
– А… Вот ты о чем? Поди-ка, браток, на свою койку, – это он бульдозеристу. – Давай, только суть – без деталей.
…Потом он молчит, И бульдозерист, томившийся на своей койке, думая, что наш «тет-а-тет» завершен, снова семенит к нам, поддерживая загипсованную руку:
– Что, мужики, еще по одной? Мне принесут, за мной не станет.
Я разливаю в портфеле водку и даю ему целлофановый стаканчик.
– А я пас, – говорит Игорь. – Ты, Гриша, во всех своих умозаключениях упустил одну важную деталь.
– Какую?
– Ведь Рыльцев все-таки арестован!
– Это я сам знаю…
– Нет, ты не понял меня. РЫЛЬЦЕВ ВСЕ-ТАКИ АРЕСТОВАН. То есть вне конъюнктурных связей, твоих знакомств и возможностей, он перед законом голенький. Как младенчик. И получается, что его судьбу в известном смысле способен решить только ты. Ты сейчас ему вроде судьи. Вот тебе и ответ на вопрос – заминаются ли дела…
– Какой же это ответ? Это опять же вопрос… – Я не могу отвести взгляд от фотографии «вояки».
Лицо у парнишки на старенькой фотографии такое, словно он удивлен чем-то неожиданным. Навечно удивлен.
– И уж судья из меня сейчас, как из грешника праведник…
– Скажи откровенно: если бы ты сам не был замешан во всей этой истории, помог бы Рыльцеву?
– Черт его знает… Нет, наверное, не помог бы.
– Значит, и речь не о нем, а о тебе… Знаешь, в человеческой природе есть такое свойство: мы боимся сделать какой-то шаг не потому, что он может укоротить жизнь, а лишь потому, что он может ее изменить.
– И какой же шаг ты предлагаешь мне сделать – пойти в ОБХСС? Посоветоваться с секретарем партбюро?
– Я ничего тебе не предлагаю, Гриша, – Игорь прикрывает веки. И вдруг я вижу, как он постарел; вижу его немощь, его пронзительную усталость,
– Я знаю только одно: ты, купивший краденый паркет, и те, кто купят украденные у тебя колеса от «Жигулей», – на одной доске, И тут не важно, что они, может быть, гроша честным путем не заработали, а ты пахал всю жизнь, как вол. Рыльцев уравнял вас. Устраивает тебя это равенство? Да? Нет?
Паралитик опять что-то мычит.
– Будешь уходить, позови нянечку. Спасибо, что пришел…
X.
Дождь. Лужа взбухает под тяжелыми частыми каплями. Я – у телефона-автомата. Ищу монетку. Натыкаюсь на газету. Уже собираюсь отшвырнуть ее, но вдруг вспоминаю:
– Хе-хе… Куплю входную дверь… Ересь какая, – бормочу я.
– Так… 6-12-48… Наташу. Шесть… Один… Два… Хе-хе. Можно, добрый день, Наташу?
– Добрый вечер, это я, – голос хороший, спокойный и без бабьего жеманства.