Куприн: Возмутитель спокойствия
Шрифт:
К этому времени он написал две книги, отрезавшие ему путь домой.
Прощен?
Эти две книги — повесть «Купол Св. Исаакия Далматского» и роман «Юнкера» с одобрением были встречены русской эмиграцией. Первая в героических тонах рисовала поход Северо-Западной армии на красный Петроград, вторая поэтизировала юнкеров (которые в советских учебниках истории были прописаны как враги новой власти, мешавшие ее установлению).
Куприн хотел оправдаться, заслужить прощение за «Поединок». Он устал от ответственности за эту книгу, устал внутренне съеживаться и готовиться к отпору при всякой встрече с кем-то из офицеров. Теперь его упрекали и в том, что «Поединок» повторно вышел в Париже, в известном издательстве Боссара, в переводе на французский [73*] . Дескать, хорошее же мнение сложится у бывших союзников о русских офицерах, которых теперь во Франции тысячи. Не спасало от упреков и то, что он написал послесловие к французскому изданию, где воспел русскую армию. В канун 1926 года в разговоре с английским писателем Стивеном
73*
Первый французский перевод повести, о котором мы рассказывали в главе «“Поединок” замедленного действия», вышел в 1905 году (см.: Kouprine A. Une petite garnison russe (Le duel). Paris: F. Juven). Второй — см.: Kouprine Alexandre. Le Duel. Paris: Editions Bossard, 1922. Сохранился отзыв на него Ромена Роллана: «Я читал его роман “Поединок”, изданный у Боссара. Он не очень интересен» (цит. по: Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве И. А. Бунина. Критические отзывы, эссе, пародии (1890-е — 1950-е годы). М.: Книжница; Русский путь, 2010. С. 775–776).
376
Россия в Пасси и Отейль // Возрождение [Париж]. 1925. 14 декабря. № 195.
Первым появился «Купол...» — им Куприн открыл свое сотрудничество в монархистской газете «Возрождение». Повесть печаталась с 6 по 26 февраля 1927 года, а в 1928 году вошла в одноименный сборник. Она стала первой большой вещью писателя после продолжения «Ямы», вышедшего в далеком 1915-м.
Откуда же взялись силы и вдохновение? Тому были и объективные и субъективные причины. Бывший белый офицер и начинающий литератор Николай Рощин, парижский приятель Куприна, вспоминал: «Как любил он военных! О себе говорил, что не только не жалеет о том, что получил военное воспитание, а наоборот — что вечный его грех то, что из него вышел “плохой офицер”. Говорил, что военная школа воспитывает в человеке лучшие его рыцарские качества: прямоту, честность, гордость, неустрашимость. Когда строем проходили по улице французские солдаты, столь далекие от нашей блестящей русской выправки, весь вытягивался на тротуаре, замирал, по-строевому стоял “смирно”» [377] . И еще из воспоминаний Рощина: Куприн жаловался, что «проходу не дают за “Поединок”»: «А ведь никто ни разу не подумал, что это дела доисторические, почти сейчас же послешпицрутенские, ничего общего не имеющие с временами предвоенными. Да и какого черта... какого черта смеют судить об офицерской среде все эти сыновья уездных бакалейщиков? Вы знаете..., я как-то спросил одного из них: “Да вы сами читали ‘Поединок’?” Он замялся: “Конечно, читал”. — “Ну, в чем же там дело?” “Признаюсь, — говорит, — подзабыл, но, кажется, там слесарь дает пощечину гвардейскому офицеру, а вы как автор, конечно, сразу стали на сторону слесаря». Это причины объективные.
377
Рощин Н. Я. Мой Куприн / Публ. Л. Г. Голубевой // Москва [Москва]. 1999. № 8. С. 175–188.
Теперь о субъективных, которые заставили нашего героя доказать себе и другим, что он писатель, а не «газетная лошадь». В 1926 году ему пришлось пережить страшное унижение. Елизавета Морицовна решила открыть частную платную библиотеку: все равно книги дома без дела пылятся. От него потребовала одного: появляться и сидеть — люди пойдут «на Куприна», с которым можно будет запросто пообщаться. «Велика была сила этой маленькой женщины», — вспоминал Рощин, которому она предложила подработать в библиотеке.
Александр Иванович смирился, ездил на другой берег Сены, на рю Фондари, заходил в «Библиотеку А. И. Куприна», забивался там в угол и подавленно молчал. Рощин видел, что ему было дурно, когда какой-нибудь наглец-посетитель мог вдруг бухнуть: «Ну, Александр Иванович, пойдемте выпьем!» [378]
Словом, «Купол Св. Исаакия Далматского» должен был появиться. Обширной прессы, впрочем, он не вызвал. Не зря Куприн сетовал, что подвиг Северо-Западной армии замалчивается: «Я порой недоумеваю: почему это никогда не слышно и в газетах нет ничего о вечерах, собраниях или обществе северо-западников. И мне кажется, что эти люди сделали так много непосильного для человека, преодолели в такой громадной мере инстинкт самосохранения, пережили такое сверхъестественное напряжение физических и нравственных сил, что для них тяжким стало воспоминание» («Купол Св. Исаакия Далматского»). Однако оказалось, что сами северо-западники все помнили и хотели высказаться. Со всех уголков мира Куприну полетели их письма с благодарностями, уточнениями, пожеланиями. Он был счастлив, через «Возрождение» всех благодарил. И он пробил стену молчания! Благодаря ему начнутся ежегодные балы северо-западников, он будет приглашать туда читателей «Возрождения» [379] и сам участвовать во всех благотворительных акциях в пользу больных и нуждающихся ветеранов.
378
Рощин
379
См., напр.: Куприн А. Бал северо-западников // Возрождение [Париж]. 1932. 28 октября.
Первый значительный шаг к своей реабилитации в глазах белого воинства писатель сделал. Второй не замедлил: в течение зимы — лета 1928 года «Возрождение» начало печатать главы из его нового романа «Юнкера». Замысел романа появился еще в 1916 году, но революционные события помешали его воплощению, черновики остались в Гатчине. Пришлось писать заново, чтобы закончить автобиографическую трилогию: «Кадеты» — «Юнкера» — «Поединок». У него, как у Льва Толстого, должны были быть собственные «Детство» — «Отрочество» — «Юность».
Газетная публикация романа растянется на несколько лет; в 1933-м «Возрождение» выпустит его отдельным изданием.
Это своего рода манифест! Щедрая Москва, колокольный звон, император Александр III, славные юнкера 3-го Александровского военного училища на Знаменке. Та потерянная Россия, которую необходимо сохранить хотя бы в слове для молодежи, выросшей в изгнании и по-французски говорящей лучше, чем по-русски.
У романа были и конкретные адресаты: новые александровцы и «старики». Училище, упраздненное в Москве после большевистского переворота, было воссоздано в 1919 году в «белом» Екатеринодаре. Первый выпуск состоялся 29 июня 1921 года уже в изгнании, в Галлиполи. Затем, несмотря на распыление чинов по разным странам, училище представляло собой кадрированную часть в составе 1-го армейского корпуса.
«Старики», оказавшиеся в эмиграции, хранили память о легендарном заведении на Знаменке, отмечали училищный праздник. Куприн даже написал здравицу к этому дню:
Пусть Александровцев семья Сошлась у огонька чужого, Но верьте, милые друзья, Что дома встретимся мы снова! ................................................... Погон наш белый, вензель красный И золотые галуны, — Гордятся ими не напрасно Твои, училище, сыны.Здравица сопровождалась авторской ремаркой: «После каждого стишка припев: “Наливай, брат, наливай!”» [380] . Стихотворение было напечатано в ежемесячном листке «Александровец» (1929. № 23), выходившем в Варне.
Кто уже помнил о том, каким юнкером был Александр Куприн? Теперь им гордились. Один из современников вспоминал: «Не училищу, конечно, Куприн обязан развитием своих дарований, но все-таки в его лице остается лестное указание на то, что и в военно-учебных заведениях истинные задатки творчества и широта мысли не умирали» [381] . Автор этих слов не знал, что Куприна «за задатки творчества» — публикацию первого рассказа — посадили в карцер.
380
Куприн А. Стихотворение Александровца выпуска 1890 года. 23 апреля 1926 года в Париже // Александровец [Варна]. 1929. Ноябрь. № 23.
381
Александровец. 1930. № 36.
В конце 1930 года Александр Иванович участвовал в праздновании 100-летия Александровского училища, сидел в президиуме вместе с главой РОВС [74*] генерал-лейтенантом Е. К. Миллером, генералами А. А. Гулевичем, А. М. Саранчевым и др. Его простили: это очевидно. Подтверждение этого — статья в журнале «Часовой», «органе связи русского воинства за рубежом», Евгения Тарусского:
«...“Юнкера”.
Ими Александр Иванович поставил последнюю точку для истории своего отношения к русской армии. В свете “Юнкеров” не остается уже никаких сомнений в том, что, создавая “Поединок”, Куприн болел душой за русскую армию, русское офицерство и с мужеством хирурга вскрыл те гнойные раны, которые были на теле армии» [382] .
74*
РОВС — «Русский Обще-Воинский Союз» (1924–1940) — одна из самых массовых организаций русской эмиграции; РОВС объединял военные и военно-морские союзы и организации во всех странах русского рассеяния. — Прим. ред.
382
Тарусский Евг. Юнкера // Часовой [Париж]. 1932. 15 ноября. № 92. С. 23–24.
Тарусский старался доказать, что его любимый писатель оказался гораздо честнее тех, кто когда-то ругал его за «Поединок»:
«Время не только лучший доктор, но и лучший судья. Уже пронеслись и великая война, и революция, и белое движение, и десять лет эмиграции.
Сколь многие из суровых купринских судей “продали свою шпагу”, украсили груди свои в дни великой и бескровной красными бантами, а потом не за совесть, а за страх служили большевикам. Но автор “Поединка” остался не только русским честным писателем, но русским честным воином, беззаветно и с великой радостью ушедшим в стан белых в Гатчине» [383] .
383
Там же.