Курение мака
Шрифт:
Крестьяне уважали Джека. Он умел продавать их сырой опиум по самым высоким ценам и без обмана.
Привозил им подарки, оплачивал учебу деревенских детишек в Чиангмае. Он свято верил в силу просвещения и много труда положил на то, чтобы завоевать преданность и любовь местных жителей.
Ей говорили, что под его началом служат человек двести боевиков. Они охраняют плантации по всему району. Последнее время здесь не появлялся ни один заезжий турист.
– Да и вас пропустили только потому, что он позволил, – сказала она.
– А зачем мы ему?
– Не знаю. – Она погрозила мне пальцем. –
Ну, это я и сам понял, как только его увидел. Единственное, чего я не мог понять, так это зачем он пропустил нас в свои владения и даст ли он нам уйти.
Я провел утро, болтая с Чарли о разных мелочах, о доме, о семье, о соседях. Была в ней какая-то холодность, не дававшая мне покоя. Как будто «пустяки» ее больше не занимали, как будто она знала что-то, чего не знали мы. Я и раньше замечал в ней такое, но мне казалось, что это просто позерство. Она относилась к нам как к нежданным гостям, а не спасателям, которые продирались к ней сквозь джунгли. Потом вдруг в ней, наоборот, просыпалась нежность. Она делала все, чтобы Мику было удобно, взбивала для него подушку, вытирала лоб влажной тряпочкой.
Фила она трепала за щеки, будто он был десятилетним мальчишкой, и с интересом вдавалась во все утомительные подробности его праведной жизни.
– Девушка есть на примете? – спросила она его.
– Нет, – отрезал он. Потом поправился: – Ну, так. Есть одна. – И даже слегка покраснел.
Как запросто Чарли выудила у него новость! Он скорее отдал бы мне все свои деньги, чем рассказал такое. Это заставило меня вспомнить, что Чарли всегда оставалась – при том, что Фил был старше, – яркой звездочкой на нашем семейном небосклоне и ему приходилось любить ее, самому при этом оставаясь в тени. Он закашлялся, отмахиваясь от сигаретного дыма, – в действительности отмахиваясь от нашего интереса к его личной жизни, – и вышел, оставив меня с Чарли и со спящим Миком.
– А что ты имела в виду, когда сказала, что ждала нашего прихода? – спросил я.
Она посмотрела на меня удивленно. Я рассказал ей, как она встретила меня, когда я впервые вошел в хижину.
– Не помню, – сказала она.
Тогда я напомнил ей наш разговор о почтальоне, который пришел к Кольриджу и все испортил. Она нахмурилась, и складка над переносицей стала резче. Я сменил тему и рассказал, как ездил к Филу, перед тем как отправиться сюда, и попытался рассмешить ее тем, как он меня принял. Снаружи снова заиграло радио, из него понеслось завораживающее пение мужского хора. Концерт явно предназначался работникам на полях. Я вспомнил энергичные марши, которые крутили у нас по цехам, пока работяги вкалывали до седьмого пота.
– Ты слишком строг к Филу, – сказала Чарли.
– Ерунда.
– Правда. Ты что, не видишь, как он страдает? Как ему тяжело?
Чтобы не застревать на этой теме, я ввернул какую-то общую фразу вроде того, что нам тут всем нелегко.
– Дело в том, – произнесла она довольно резко, – что ты всегда был с ним слишком строг. – Меня задело это замечание, но она тут же смягчилась. – Можно мне положить тебе голову на колени?
– Конечно.
Она прилегла и тут же зажгла новую сигарету.
– Фил очень чуткий. И запросы
– Пожалуй.
– Но ты делаешь вид, как будто все про все знаешь и всегда прав. Зачем ты так?
Если за мной и водилось такое, я не замечал.
– Возможно, это защитная реакция. Надо же защитить тебя, и Фила, и маму.
– От чего?
– Не знаю.
– Вот видишь. Есть вещи, о которых ты не знаешь.
– Например?
– Ну, вот хоть другие миры. Миры вокруг нас. А в них постоянно что-то происходит, только мы не видим. Ты пришел в настоящий мир духов, ты это знаешь?
Ну и как прикажете отвечать на такое? Прежде я говорил: «Хватит чепуху молоть», но сейчас она была слишком слабенькая, чтобы спорить. Я решил, что это последствия опиума, но все-таки спросил:
– А что это за разговоры про луну? Почему луна не может работать, пока ты здесь?
– Луна страдает.
– Что?
Вместо того чтобы ответить мне как полагается, она запела, да еще таким приятным, мелодичным голосом, что я удивился. Это была какая-то народная песня, и голос у Чарли оказался такой сильный, что заглушил звуки радио:
И как влюбленный голубок,Попался в сети ей.Ни жизни, ни воли мне нету – любовьЦарит в душе моей.– Я не знал, что ты умеешь петь, – сказал я. – Почему ты никогда не пела при мне?
– Я занималась в фольклорном ансамбле в колледже, – ответила она, не отрывая головы от моих колен, только глаза скосила. – Думала, ты меня на смех поднимешь.
Это был жестокий удар. Ее слова прошли у меня сквозь грудь и кольнули в сердце как спица.
– Что ты говоришь?
Она отмахнулась небрежным жестом. Потом закрыла глаза и потерла виски своими длинными пальцами. У нее были очень изящные пальцы, только ногти грязные. Через минуту она пожаловалась на усталость, легла и тут же заснула глубоким сном. Я сидел на циновке, смотрел на нее и через некоторое время услышал, как резко оборвалась трансляция по радио.
Мик храпел во сне, а я чувствовал подступающее отчаяние. Мне ничего другого не оставалось, как только слушать его храп да смотреть на спящую Чарли. На море бывает такое состояние – мертвый штиль, это когда все паруса обвисают. С другой стороны, меня подбодрило открытие, что здоровье Чарли совсем не так плохо, как мне казалось поначалу.
Я снова вышел за шестами для носилок. Фил сидел в тени дерева и читал свою постылую карманную Библию.
– Почему бы тебе не сделать что-нибудь полезное? – рявкнул я.
Он посмотрел на меня:
– Что, например?
Я развернулся и пошел прочь. Подойдя к центру деревни, я застал там Джека, Кьема и еще двух мужчин, стоящих вокруг беззвучного тотемного радио.
Эти двое других отличались от жителей деревни. У одного даже была борода. Это оказался первый бородатый туземец, которого я видел в своей жизни. Парочка была разукрашена маковыми цветками, как Кьем, и у каждого был обрез.