Курган. Дилогия
Шрифт:
Прозор не находил слов от возбуждения. Ну и утро! Сначала довелось увидеть бой туров, а сейчас – ярким утром! – над ними кружит невиданный ночной охотник. Прозор подумал, что этому филину ничего не стоит ухватить и без труда унести даже лошадь. Не слишком большую, конечно. Вот такую, к примеру, на которой Любомысл ездит. Впрочем, нет, лошадь не закогтит. Но матерущщего барана-овна – точно!
– Филин? – недоверчиво переспросил Любомысл. – а тебе не мерещится, Прозорушка? Где это видано, чтобы филин по утрам, при солнце, летал? Страж леса сейчас спать должен.
Впрочем, что над ними действительно парил огромный филин,
– Какой он огромный… – восторженно прошептал Добромил, глядя на бесшумно взмахивающую широкими крыльями птицу. – Прозор, неужто такие большие есть?
– Выходит, что есть, – довольно качнув головой, отозвался Прозор. – Теперь мы знаем, что в нашем лесу и такие филины живут. Эх, каких только чудес за жизнь не увидишь!
– Так-так, – раздельно проговорил Милован. Рука молодца непроизвольно потянулась к луку.
Ехавший рядом Борко быстро и больно ткнул друга в шею.
– Ты, что! Ополоумел? Это же филин! Воевода птиц, владыка сов! Если орел птичий князь, то филин у него воевода! Если его тронешь – беды не миновать! Да и ночью, что тебе умные люди говорили? Помнишь? Ты что понапрасну живую тварь убить хочешь?! Только чтобы потешится?! Тогда ведь леший тебе в жизни этого не простит! И не забудет! Я вон, вчера кабанчика убил, так теперь так об этом жалею! Не передать, как! Я вот, когда мне руку камнем в башне перебило, сразу подумал: это мне расплата, за то, что кабанчика забил!
Милован отдерну от лука руку и густо покраснел. Борко прав. Но кто ж виноват, что страсть к охоте молодец с молоком матери всосал? «Эх… Верно Борко молвит. Дурень я, хоть и умным кажусь…»
Пролетев над всадниками несколько раз туда и обратно, филин поднялся над вершинами деревьев и скрылся на закате. Он полетел в сторону древнего болота – Гнилой Топи
Прозор и Любомысл переглянулись. Видать их уроки и нравоучения не прошли для молодых парней даром. По крайней мере, хоть один – да что-то понял. Ну а Милован? Что ж, придет и к нему осознание того, что лес свят. Так же свят, как и живущее под его кровом зверье.
– Не трогай попусту лук, Милован, – пробурчал довольный Прозор, – твой друг тебе дело сказал.
И строго прибавил:
– Борко прав! Это не простой филин. Вы когда-нибудь слышали про таких птиц? Вы видели филина утром, при ясном свете? Я нет, хотя лесу всю жизнь прожил. Может – это какой бог в обличье филина сейчас над нами пролетел! Уж больно огромен и отважен. Думаю, стрелы из твоего лука, Милован, для него не страшней соломинок. В следующий раз думай, на кого руку заносишь, отрок.
Милован, опустив голову, смущенно теребил кончик уха. Его и без того румяные щеки побагровели, и стали схожи с наливными яблоками. Это ж надо так оплошать! Эх!
– Да я что… Я ничего… – бормотал парень. – Не сообразил как-то. Рука сама к луку потянулась…
– Ладно, научишься и ты соображать… когда-нибудь, – снисходительно бросил Прозор. – Вон, друг твой скоро научился. – И, кивнув на Борко, он едко усмехнулся. – Вам вообще хорошо друг друга учить. А я, и вот он – мудрый Любомысл, вас обоих будем на верный путь наставлять. Верно, Любомысл? Чего молчишь? Кстати, а ты что про такого огромного филина скажешь? Как думаешь, кто это был? Отвечай, грамотей.
– Сам
Да, Любомысл прав. Нежить дневного света боится – это все твердо усвоили. Дневного света и еще серебра. Только вот не все люди понимают разницу между нежитью и нечистью. Нежить – это неживое, мертвое, а нечисть – это живое, но почему-то считающееся нечистым. Людьми считается. Хотя, чисты ли люди сами, чтобы давать такое прозвание неведомому, неподвластному для их разумения? Это еще вопрос…
– Прозор, а долго еще ехать? – спросил Добромил. – Что-то мой конь ведет себя неспокойно. Не знаю, что с ним случилось. Уж не захворал ли? Или чует чего?
– А что не так княжич? – вмиг посерьезнев, обернулся Прозор. – Что с ним? Думаешь, прихворал? Надо глянуть…
Впрочем, и так, без гляденья Прозора, было видно, что с белоснежным, княжеским красавцем-конем творилось что-то неладное. Жеребец взбрыкивал задними ногами, будто отмахиваясь от несуществующего врага, что подкрадывался сзади. Неожиданно всхрапывая, конь мотал головой, – будто видел что-то страшное. Шел боком, скосив на княжича темный глаз. Добромил успокаивал любимца как мог, но получалось у него не очень-то ладно. Вернее – совсем не получалось. Жеребец на какое-то – короткое – время утихал, а потом снова начинал высказывать непонятно откуда взявшийся норов.
– Дичко! Дичко! – похлопывая по изогнутой шее, успокаивал жеребца Добромил. – Ну что ты боишься? Смотри – все спокойно! Ты же ночью хорошо себя вел! Что случилось? Вон, гляди, какая благодать кругом – солнышко, лес. Травка свежая под копытами. Хищного зверя не видно, а если он и бродит неподалеку, так нас забоится. Все хорошо. Ты глянь – другие кони спокойны. Никто не артачится. Стыдно, Дичко! Успокойся!
Но жеребец не слушал увещеваний маленького всадника. Коня что-то беспокоило. Год назад его подарил Добромилу отец. Тогда Дичко был еще жеребенком-подростком. Добромил весьма гордился тем, что сам его объездил. И до этого утра любимец вел себя спокойно, был послушен и великолепно слушался седока. И вот…
Неожиданно конь успокоился. Воспользовавшись этим, Добромил спешился и стал внимательно осматривать упряжь. Все на месте; все подтянуто как надо: не слишком сильно, но и не слабо. В меру. Потертостей нигде не видно. Да и не должно их быть – все нарочно сделано и пригнано именно под этого жеребца. И княжич за ним с тщанием ухаживал: при малейшей возможности скреб коня упругой скребницей, удаляя вбившуюся пыль; когда мыл, то тер особой мягкой щеткой морду, а жесткой – тело жеребца; маленьким ножом прореживал гриву и хвост; умасливал копыта и вычищал их хитрым крюком. Только вот прошлым вечером этого сделать не удалось. Ну да на это была особая причина. Не до ухода за конем – надо было выжить. Ничего, как будет большой привал, княжич обязательно обиходит своего любимца. Добромил вскочил в седло. Сейчас Дичко вел себя, как и подобает благородному коню – спокойно. Необъяснимый испуг прошел.