Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами
Шрифт:
И тут, на беду, за самолетом Дроздовского увязался «мессершмитт». Начался неравный поединок. В один из маневров техника подбросило так, что он едва не вылетел из кабины. Он ударился головой о центроплан.
7? [80]
Шлем вместе с очками сорвало с головы, но техник, не выпуская из рук ребенка, обратно юркнул в кабину. В ту же секунду он понял, что при взлете забыл застегнуть привязные ремни. Не чувствуя боли, Дегтярев схватился правой рукой за сиденье, а левой продолжал держать крохотного пассажира. Уйдя от преследования истребителя, экипажу удалось благополучно пересечь линию фронта и спасти жизнь малышу. Это был первый ребенок, которого спас авиатехник нашего полка Василий Дегтярев.
Опираясь на помощь, которую мы оказывали в ту и последующие
Авиация противника продолжала упорно разыскивать не только основную посадочную площадку партизанского соединения Гаврилова, но и наш базовый аэродром. Ночные Ме-110 и легкомоторные «хеншели», напоминающие наш Як-12, каждую ночь охотились за нами. В поисках нашей базы рыскали днем и ночью фашистские самолеты, с больших высот фотографировали всю прифронтовую местность, однако наша осторожность и искусная маскировка позволили сохранить тайну базирования ночных экипажей.
Часто фашистские охотники в ожидании легкой добычи кружили над нами, а во время захода на посадку они, подобно хищнику, бросались на беззащитную машину.
Это требовало от нас хитрости, новых маневров при подходе к своему аэродрому.
Неоднократно фашисты засылали своих агентов и в партизанский край. Но партизаны так же умело оберегали свои посадочные площадки.
Однако самую большую опасность для наших самолетов представляли вражеские зенитки. Линия фронта в районе действия По-2 была до предела насыщена средствами противовоздушной обороны. Она была в буквальном смысле огненной линией. Навстречу подлетающему к линии фронта самолету поднималась сплошная заградительная стена, пробить которую, казалось, было невозможно. Зловещая свистопляска свинца и света заставляла нас каждый раз менять тактику, чтобы проскочить через огонь. Но какую бы тактику мы ни применяли, чаще и чаще возвращались самолеты с пробитыми и рваными плоскостями. Иногда повреждения [81] оказывались настолько значительными, что одному технику справиться с ремонтом было не под силу, и тогда ему в помощь подключался весь технический состав эскадрильи.
Каждый успешный полет являлся для нас не только маленьким вкладом в общее дело, но и личной победой над своими слабостями. Случалось, демон-искуситель шептал: «Видишь, там, впереди, погибает в зенитном огне твой товарищ. Через несколько секунд то же самое случится с тобой. Отворачивай! Иди назад!» Но голос совести, долга оказывался сильнее этого шепота.
Как-то на обратном пути, когда на борту у меня было двенадцать детей, я попал в особенно трудный переплет. В этом районе линия фронта совпадала с трассой полета километров на двадцать. И вот со всех сторон засверкали, загремели разрывы снарядов. Машина оказалась в огненном кольце. Высота небольшая, силуэт самолета должен был хорошо просматриваться с земли. Поэтому его быстро схватили прожекторно-зенитные установки. Самолет как бы попал в густой рой разноцветных пчел — красных, зеленых, оранжевых. Маневры по высоте исключались. Как раненый зверь, я бросался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из огня. Огонь оттеснил меня к вражеской территории. Отчаянные маневры над гитлеровскими укреплениями с каждой секундой усугубляли мое положение.
Зенитки неистовствовали. На большой скорости снижаюсь к земле. Ночные, плохо видимые ориентиры стремительно мчатся навстречу, становятся более яркими, укрупненными... Быстро останавливаю снижение. Когда нос самолета подошел к горизонту, наклоняю машину в левый крен и восстанавливаю курс.
Орудия стреляли часто. Было слышно грохотание пуль и осколков, бивших по деревянной конструкции самолета. Разорванная в нескольких местах перкалевая обшивка трепетала, издавая звучные хлопки.
И когда все же я приземлился на своем аэродроме и посмотрел на свой самолет со стороны, у меня ослабли ноги. С крыльев свисали клочья полотна, как будто их рвали зубами, из мотора текло масло, снаряд разворотил стойку центроплана...
К
Днем автомашины отвезли маленьких советских граждан дальше в тыл. А мы, летчики, уже готовились к полетам за новой партией малышей.
Учись сам и учи других
Цель во тьме видна едва,
Месяц светит еле-еле.
В ноль часов один По-2
Бомбы опустил над целью.
И, уйдя на разворот,
Он услышал в небе поступь:
Это Новый, Новый год
Мчится курсом девяносто.
...Быстро шея По-2 назад,
И, казалось, крылья пели...
Кто из нас бы не был рад
Встретить Новый год над целью?
Эти стихи были опубликованы в нашей фронтовой газете.
По-фронтовому скромно, нешумно отметили мы начало нового, 1944 года. Пожелали друг другу удачных вылетов и долгой жизни.
Но с вылетами не повезло. Год начался с обильных снегопадов и метелей. С оттепелью пришли туманы. Потом ударили морозы, и снова прижалась к земле облачность. Короче, из-за плохой погоды нам долго не удавалось открыть свой боевой счет.
Понятно, без нашей поддержки ослабла и активность партизан. Они сильно нуждались в продовольствии и боеприпасах.
Наконец погода начала улучшаться. В одну из ночей в паре с летчиком Леонидом Горяиновым мы вылетели на отдаленную партизанскую площадку. Это был первый ночной полет строем. Строевые полеты на самолетах По-2 обычно проводились на тренировках, да и то лишь днем. До войны в сомкнутом строю эти самолеты можно было увидеть раз в году на авиационном праздничном параде в Тушине.
До этого я мало знал Горяинова. Был он парень тихий, скромный, исполнительный, в пилотировании довольно-таки грамотный.
Мы отдавали себе отчет в том, что ночной строевой полет в тыл врага — это демонстрация уверенности в выполнении боевого задания. Полеты строем нужны были, по моему убеждению, для ускорения доставки вооружения [83] партизанам. С другой стороны, в парном полете все время чувствуешь рядом товарища, а чувство локтя в любой обстановке помогает добиться успеха.
Задуманному полету предшествовала дневная тренировка для определения поведения ведомого. Мы перестраивались, поочередно занимая в строю места ведущего и ведомого. Выдержать дистанцию и режим строевого полета — трудное дело, тем более в темную ночь, когда ведомый должен ориентироваться по голубым вспышкам выхлопных патрубков мотора, а при пересечении боевого соприкосновения с врагом — по силуэту биплана, летящего над освещенным ракетами горизонтом.
Зарулили на старт, по условному сигналу одновременно пошли на взлет. Разбег, набор высоты и дальнейший полет на высоте по боевому курсу выполнялись по программе строевого ночного полета.
Самолеты были загружены боеприпасами для партизан. Пересекая линию фронта, мы натолкнулись на мощный заградительный огонь вражеских зениток. Впереди, слева и справа вплотную к самолетам приближались всполохи разрывов зенитных снарядов и мечущиеся столбы прожекторов...
Мне, ведущему, надо было немедленно решать: уходить маневром в ту или иную сторону. Справа примыкал ведомый самолет Горяинова. Значит, маневр вправо может привести к воздушной катастрофе. Принимаю решение: левым разворотом иду на снижение. Ведомый бросается за мной. На приглушенных моторах, развивая повышенную скорость, самолеты змейкой быстро теряют высоту. Но оторваться от назойливых прожекторов не удается. В ярких лучах то и дело все ближе и ближе проносятся трассирующие нити. Кто победит?