Курсанты. Путь к звёздам

Маркер Женя

Таранову секретарь описала в послании последнее комсомольское собрание, и свое участие в проведении Ленинского зачета так, как будто списала протокол очередного общественного мероприятия. Вот тут у него стали закрадываться сомнения, и в очередном отпуске друзья озадачили Семена «курсантской инспекторской поездкой» в южный город «Г», как подытожил Генка.

Билет Таранов приобрел быстро и просто по проездным документам, так как город «Г» находился в двух часах пути на автобусе от станицы, где жила любимая бабушка. Гуляя по родным местам, вспоминая босоногое детство, Семен видел, как смотрели на него сегодня местные старушки, крестились вслед

мальчику в курсантской форме и тихо вздыхали, поминая мужей и братьев, не вернувшихся с последней войны.

У него самого не было ни одного деда, оба полегли на фронтах Второй мировой войны и не видели счастья своих дочерей. Только двоюродный дед Степа, ездил в инвалидной коляске, подбивал сапоги и ремонтировал ботинки в своей каморке у рынка, а после работы угощал единственного внука сахарными петушками на палочке.

Пестрая толпа кружила у вокзальной площади, и отвлекала мысли Таранова криком, гамом, причитаниями и протянутыми руками детворы. Он улыбнулся цыганской компании, из которой вынырнула женщина в пестрой юбке, с повязанными на шее и талии разноцветными платками.

– Позолоти ручку, чернявый! Погадаю! Прошлое расскажу, суженую-ряженую покажу! – Женщина невнятного возраста трясла созвездием браслетов, огромные ее серьги звенели, как подвески на хрустальной люстре, а карие глаза хитро, насквозь пронзали Таранова своей колдовской магией.

– Прошлое я знаю, а что впереди, никому не известно. – К нему редко обращались цыгане, а с этой гадалкой хотелось пообщаться, рука Таранова потянулась в карман брюк. – И в кармане только полтинник остался.

– Эх, соколик, – цыганка юрко забрала протянутую монету, которая утонула в складках платья, – жизнь тебя ждет кочевая!

– Понятное дело, я – военный!

– Кочевая, не обычная, а лихая: каждый год-два переезжать будешь. Красотку жену найдешь, намыкаешься с ней, как с кошкой, что гуляет сама по себе. А треть века вместе проживешь! Детей нарожаете и внуков: одни мальчики у тебя будут в роду… Берегись чернявую, толстую. Много гадостей она сделает, – цыганка бегло водила пальцем по его открытым ладоням. От её вьющихся волос шел насыщенный сладкий дух и щекотал в носу. – А здоровье не убережешь, уволят тебя на пенсию раньше времени… Генералом не будешь, а до полковника дослужишься! Ученым мужем-професором тебе быть, служивый…

– Горазда ты врать… Какие в армии профессора, – смущенный Таранов пошел своей дорогой, радуясь светлым перспективам. Особенно кошечке, с которой должна свести его судьба. Кто знает, может быть, сегодня предстоит эта счастливая встреча?

Он шагал в курсантской форме, чувствовал себя превосходно, и с удовольствием напевал в полголоса:

«Я люблю тебя жизнь,Что само по себе и не ново.Я люблю тебя жизнь!Я люблю тебя снова и снова…»

Порция мороженого, пара стаканов газировки, перспектива встретиться с интересной девушкой-секретарем комсомольской организации влекли его в «очередную авантюру», как сказал бы Генка. Он не спеша подходил к нужному адресу и, свернув с широкой улицы в проулок, запел в полный голос. Благо, что вокруг никого не было:

«Как

хорошо в стране советской жить!Как хорошо страной любимым быть!»

Тумановский вспомнил, как Слон его угостил за завтраком красной икрой из своей посылки. Икра – не каша, ложкой не поешь. Все четверо курсантов за столом у Слона, и соседи Семена сделали бутерброды с маслом, где каждый очень красиво разместил по пятнадцать икринок. Подсчитать успел Семен, который впервые попробовал это национальное русское лакомство в детстве. Тогда отец привез красную икру из командировки, а мама положила ее в блюдце так, что внешне икринки напоминали алые сочные ягоды. Но вкус-то оказался не сладкий… Этот контраст соленого и воображаемого сладкого до самого совершеннолетия отбил у мальчика желание есть икру.

Так часто происходит в жизни: ждешь одно, а получаешь другое…

Нужный дом он нашел быстро. Поднялся на четвертый этаж типичной пятиэтажной хрущевки с облупившейся голубой плиткой, и выдохнул напряжение в подъезде. Пять минут постоял с папиросой перед открытым окном между третьим и четвертым этажами, стараясь расслабиться и сбросить волнение. Бешено бьющее в грудь сердце при любом «волнительном случае», как говорила бабушка, заставило Семена бросить самодеятельность. Он не любил стоять на сцене еще и потому, что боялся тысяч глаз, не радовался аплодисментам, как Марк или Матвей. Волновался перед зачетами и экзаменами до красной краски на лице и пульсирующих жилок на висках. А с некоторыми девушками – тем более.

В теплом южном небе летали ласточки, они были очень близки к земле, словно ждали дождя. Таранов смотрел на грациозный полет, и вспоминал свою «ласточку», о которой мечтал больше года. Как средневековый рыцарь, он ввел её в число обожаемых женщин, писал стихи, помнил каждый жест при двух встречах, боготворил аромат духов девушки, но узнал, как её зовут и откуда она, только перед самым отъездом.

За неделю до отпуска Слон на Балтийском вокзале подвел к Семену полненькую девушку с длинной косой. Они возвращались из кафе-мороженое «Север» и непринужденно болтали. Пухлые ее щечки розовели от выпитого шампанского, а глаза игриво блестели, посматривая на великана в военной форме.

Таран, зырь, – он протянул Таранову несколько свадебных фотографий и показал на толстушку. – Они с «Ласточкой» подружки. Тот раз были вместе в клубе. Это с ней мы танцевали.

На снимках в белоснежном ажурном платье стояла «ласточка» с горящими глазами, светящимися от счастья. Рядом крутилась полненькая девушка с косой; похоже, что она – свидетельница бракосочетания. На других фотографиях «ласточка» была рядом с высоким парнем прибалтийской внешности: под руку, целующаяся с ним, за свадебным столом, с огромным букетом цветов. На безымянном ее пальце блестело обручальное кольцо.

– Семен, ты ей очень симпатичен. Но выбрала она того, кто ближе. По гарнизонам ездить Аня не собиралась, – Слон и девушка успокаивали Таранова, что-то вдвоем говорили, но он ничего не слышал. Глаза застилала пелена внезапно подкравшихся слез, и Семен видел только фотографию чужой жены с золотым колечком. Казалось, что оно вращается, как пластинка на музыкальном проигрывателе, и тоненько верещит: «Ласточка улетела, ласточка улетела…»

– Не может быть, – протянул тогда он тихо, и медленно потянулся за сигаретой. – Я потерял свое счастье…