Куртизанки дорог
Шрифт:
— Зина, ну в чем дело, объясни пожалуйста?
Она ухмыльнулась уголком рта, опрокинула бокал, выпивая до капли, помолчала немного, видимо собираясь с мыслями и приходя в себя. Заговорила без всхлипываний, но еще не окрепшим, дрожащим голосом:
— Я все понимаю, Степан Петрович, и не на что не рассчитываю. Но зачем же так… Да… я проститутка и наркоманка… Но, ведь я тоже человек!..
Слезы уже не бежали, но Зина завсхлипывала.
— Ни черта не пойму, — перебил ее Караваев. — Объясни толком, пожалуйста.
— Чего же тут объяснять? — с отрешенностью произнесла она. — Проститутка и есть проститутка. Любой может купить, взять и унизить.
Караваев, кажется, начал понимать немного, что имела в виду Зинаида. Он снова налил немного коньяка.
— Послушай, Зиночка. Трахнуть, как ты выразилась, я мог тебя еще в кабинете и сюда тащить не надо. Да, здесь удобней и лучше, и не зайдет никто. Но, — он повысил голос. — Как проститутка ты мне не нужна. Скинуть напряг я могу почти с любой из вас и ты это прекрасно знаешь. Все вы и ты в том числе, — он подчеркнул последнее, — пытались добиться меня, соблазнить любым способом. И напрасно, и ты это тоже знаешь. Я предложил тебе другое — стать в доме хозяйкой. Не обозначил сроки — ну, извини. Я и сам этого не знаю. Официальные браки рассыпаются в короткое время, люди живут всю жизнь в любви и дружбе, так и не узаконив своих отношений. Время, только время может сказать, насколько сильны и чувственны отношения. Так что если ты проститутка — проваливай отсюда к чертовой матери. Если вошла в дом хозяйкой — живи и не заикайся даже о бывшей профессии. Время само — сблизит иль разведет, скажет слова любви или ненависти.
Он отвернулся в сторону, не желая видеть ее лица, не смущать в принятии решения, выпил коньяк и ждал ответных слов или действий. Что еще мог сказать он? Он действительно не любил. Да, Зина нравилась ему и хотелось выстроить отношения. Пусть и таким способом. Приживутся, полюбят друг друга — здорово! Нет — на нет и суда нет…
Ошарашенная Зинаида не знала, что делать. Нет, он не покупает ее своим положением, как посчитала в начале. Резкий тон отрезвлял, но слова о хозяйке впились в душу, пролились бальзамом на истерзанное сердце. Спать с ним, жить в одном доме и не просто жить, а хозяйкой… Нет…эти слова для нее дороже других, дороже слов о любви. Сбывалась мечта о доме, своей семье и, возможно, будущих детях. Сколько раз она грезила и предавалась фантазиям… Она станет любить его так, что никто не сможет помешать их счастью, любить неистово и преданно, как никто и никогда не любил. Он не сможет и не получится у него — не полюбить ее. Зинаида, не искушенная в настоящих чувствах, не видевшая по сути ни детства, ни юности, подползла к нему, уткнулась в колени и заплакала.
— Простите меня, Степан Петрович, не поняла я ваших слов в начале, одурела от счастья и не поняла, — молила сквозь слезы Зина.
— Ну…вот еще…сырость разводить. Терпеть не могу.
Караваев встал, пытаясь освободится от Зины, но она не могла и не хотела отпустить, вцепившись в его колени. Он отвел взгляд и через мгновение захохотал, показывая пальцем куда-то в сторону. Непонимающая Зина невольно отследила взор, замерла вначале, не понимая происходящего. В зеркале у стены — стоявший во весь рост Караваев и у его ног Зина с оголившимися грудями, обхватившая коленки. Мужской халатик немного распахнут, обнажая свисающее хозяйство, еще чуть ниже заплаканное лицо.
— Да, Зиночка, картина Репина — приплыли, — сквозь смех еле выговаривал он. — И надпись: плачь — не плачь, а слезами члену не поможешь…
Он нагнулся, поднимая Зину с коленок, смахнул пальцами слезы, усадил в кресло напротив своего,
— Вот-вот — смейся и не надейся, что мальчик станет давать тебе повод к смеху. — Он вдруг посерьезнел. — Так что? Переезжаешь ко мне?
— Извините еще раз, Степан Петрович…
— Началось лето в деревне… — Перебил ее Караваев. — Ты просто скажи: переезжаешь или нет?
— Конечно переезжаю, Степан Петрович.
Он снова не дал ей договорить:
— Степан Петрович — на людях. Дома — Степан, Степа, как угодно. Все! Дуй давай в свою конуру, расскажи подружкам, собирай барахло и не задерживайся.
Зинаида упорхнула мгновенно. Бежала и не осознавала полностью переполнявшие чувства. Что более сладостно — любовь, семья или же рассказать об этом, потрепаться с подругой о привалившем счастье. Увидеть на лице зависть и восхищение потенциальных соперниц. Все, все вместе и доставляло удовольствие, окрыляло, включая подкорку и тормозя серое вещество.
Внеслась вихрем в комнату, плюхнулась на кровать с лету.
— Все, Оленька, все! — прокричала в восхищении Зина.
— Что — все? — недоуменно спросила соседка по комнате.
— Все — это все! — Зина развела руками — Я переезжаю, подруга!
— Куда переезжаешь? Да расскажи ты толком, — возмутилась Ольга.
А Зинаиде хотелось продлить удовольствие, помурыжить немного подругу с разъяснениями. Она вытащила сигарету, прикурила, развалясь на кровати, улыбалась лукаво, наблюдая за реакцией.
— Здесь нельзя курить, — бросила Ольга. — Дуй в коридор…
— Можно, мне сейчас все можно!
— Да поясни ты толком, — начала уже сердиться подруга. — Прибежала, нашумела… Все, все…. Что все — ни хрена не понять. Ой, да ты поддатая, однако? Вот Караваев узнает — всыплет по самое не хочу…
Зина курила не торопясь, наблюдая за суетой соседки, нарочито оттягивала пояснения, продляя удовольствие. Затушила сигарету.
— Не всыплет, — бросила, как отрубила она, вставая с кровати. — Степан Петрович — мой муж!
Зинаида достала сумку, складывала в нее косметику, зубную щетку, нижнее белье. Больше суетилась, чем собиралась — собирать то, в принципе, и нечего было. Наблюдала искоса за ошарашенной подругой. Потом, внезапно обозлившись, поднесла к ее носу сжатый кулачок, прошипела, словно змея:
— Кто еще раз попытается юбку перед Караваевым задрать — так и передай всем: убью…
Зина вышла, не попрощавшись, побрела тихонько к новому жилью, все еще переживая в душе воспоминания, как хотели и пытались соблазнить ранее ее милого почти все девчонки оздоровительного центра.
В небольшом кабинете четыре стола и сейфа, вернее металлических ящика, шкаф для одежды. Все вместе опера собирались не часто и старались не опрашивать одновременно нескольких фигурантов по разным делам. Убогость кабинетов давила и, наверное, не раздражала только больших начальников — захаживали они сюда редко, делали пару другую замечаний и исчезали: не их среда. А опера сами иногда улучшали свой быт, не гнушались брать в подарок какую-нибудь безделицу. Пулков, например, не отказался от кресла, предложенного потенциальным подозреваемым. Да и креслом сей предмет назвать трудно. Всего-то радости, что на колесиках и высота регулируется.