Кустырь
Шрифт:
Самурай подумал, что, может, это неспроста. Может этот безумец указывает верный путь всем людям. Остановить производства вещей хоть на пять лет, заставить разгрести людей свои запасы и залежи, использовать уже произведённое, а за эти годы природа отдохнёт, восстановится и окрепнет. Но кто будет слушать уличных сумасшедших.
Не нужно считать городских сумасшедших безобидными: все они быстро набираются опыта на улицах и знают, на что способны другие люди. Их добыча зачастую происходит из помоек, свалок за
У Самурая есть его легендарная палка. У Али газовый баллончик, просроченный на 11 лет и оттого ещё более опасный, у Тележки – небольшой молоток, у Рюмки в кармане всегда лежит носок, наполненный свинцовыми грузилами. Лев привык полагаться на свой размер и умение угрожающе подёргивать плечами.
Октябрь выдался до того тёплым, что в ноябрьский холод никто не верил. Солнечный день, безветренный и тихий. Вид за окном мог легко обмануть неопытного квартирного жителя, но не людей, проводящих большую часть дня на улице. Самурай с самого утра чувствовал какую-то смутную трещину в груди: на стыке сезонов у него в душе всегда рождалась тоска. Миновали уже первые заморозки, отгремели вторые, грибы отошли, сезон почти окончен. Мужчина вздохнул и пошёл собираться, взял сапёрную лопатку, которой было сподручно выкапывать корни. Помедлив, выбрал всё же брезентовую, не слишком тёплую куртку: не хотелось париться, всё же солнце ещё прогревает стылый воздух.
Впрочем, жаловаться Самураю было не на что. Сезон выдался такой тучный, что последние десятки банок он уже закатывал, не обращая внимания на их зелёную одинаковость. Да ещё и яблочный выдался год, так что в одной из его комнат полотняные мешочки, полные сушёных долек, высились почти в человеческий рост. Мужчина заботливо переложил их скрутками из можжевельника, так что пахло немного по-новогоднему бодро.
Начинался обычный день, в который он предпочёл не брать тележку, а обойтись рюкзаком.
После обхода пары мест, которые нужно было проверить, он пришёл к подмёрзшей облепихе, росшей в низинке возле высотного дома. Раскрыл рюкзак и начал срезать прямо с веточками подмёрзшие гроздья ягод. Он смекнул, что лучше их чистить подальше отсюда, надеясь, что гуляющие мамочки с колясками начнут кричать на него не сразу. Первая из них не преминула остановиться и начать его рассматривать. Самурай чувствовал её неодобрительный взгляд, но не останавливался. Работа была сделана примерно на треть.
– Вы что там делаете? Дерево ломаете?
Женщина кричала ему раздражённо и с вызовом. Самурай вздохнул про себя, но не отозвался. Что-то объяснять людям абсолютно бессмысленно, он знал это по своему опыту.
Мужчина продолжал сбор ягод, слушая очередные выкрики. Дело привычное. Хорошо, что тут склон, тётки не полезут, главное не пропустить момент, когда какой-нибудь мужичонка появится. Тогда счёт пойдёт на минуты, ведь только вопрос времени, как быстро мамашки накачают его своей ненавистью и определят мстителем.
Пройдя все стадии интерфазы, человеческое сообщество выросло до пяти кричащих женщин, благо мужчин вокруг не нашлось, кроме скучающего дворника-дедка.
Самурай закончил со сбором, запахнул тряпочную сумку, полную ягодоносных веточек, и удалился
Пройдя тихой дорогой, завернув мимолётно в посадки, чтобы срезать чагу, мужчина вышел к схваченному ледком пруду. В кустах возле берега он углядел движение, а спустя пару минут увидел вязанный берет. Чтобы не испугать женщину, Самурай поздоровался издалека.
– Здравствуй, Аля.
Движение прекратилось, тётка осторожно выглянула из кустов.
– Здравствуй-здравствуй.
Самурай пошёл было мимо, но Аля его окликнула.
– Ты ж не куришь, Соколик?
– Ни в коем разе. А чего это ты?
– Да не, не обращай внимания. У Рюмки попрошу.
– Что попросишь-то?
– Да бычков бы мне. Для рябинников гнёзда готовлю на следующий сезон.
– А сигареты зачем?
– От паразитов.
Видя, что Самурай не реагирует, женщина объяснила.
– Птицы, когда выстилают гнёзда, используют окурки, чтобы отпугивать паразитов. Не все, конечно, самые сообразительные. Вот и я тоже сообразила, перед тем как гнездо консервировать, я туда два-три бычка подкладываю, чтобы по весне не канителиться.
Аля показала, как она обёртывает гнездо пластиковым пакетом, закрепляет скотчем, сохраняя таким образом хрупкие птичьи постройки от снега и дождя до следующего сезона.
– Хочешь с Вильмой поздороваться?
Самурай кивнул, и женщина распахнула пальто. Курица набрала веса и отрастила несимметричный гребень.
– Здравствуй, Вильма, – с улыбкой поздоровался Самурай, чинно кивнул куре.
– Всё, Соколик, полетела я, на рынок нужно успеть. Сможешь подсобить мне? Два гнёздышка осталось закрыть.
Мужчина кивнул одеревенело и взял из её рук пару пустых пакетов и почти закончившийся моток скотча.
– Спасибо, Касатик.
Самурай смотрел вслед уходящей тётке и чувствовал, что накатывает приступ. Хотел было крикнуть вслед, но не получилось. Вместо этого он сделал три шага в кусты, опустился на колено и перед ним оказалось опустевшее гнездо с двумя окурками на дне. Один окурок был со следом помады.
Перед глазами понеслись нежданные и невиданные мыслеобразы. Какие-то картинки с плакатов о защите природы или из когда-то виденных фильмов. Природа, так сильно пострадавшая от человека, подставившая в который раз вторую щёку, будто сдалась окончательно. Склонилась перед цивилизацией, пыхтящей трубами и, в частности, перед той, кто это варварство олицетворяет. Перед полной женщиной в синтетической одежде, курящей свою вонючую сигарету. Она за всю жизни ничего не посадила, а только поглотила множество животных и растений. К ней был будто проведён конвейер, на котором лежали коровы и свиньи, сидели кролики и куры. А в ответ натуральный в своём естестве мир получил отброшенный щелчком окурок, покладисто принял дар птичьим клювом и отнёс в гнездо, где затрепещет новая птичья жизнь, пахнущая вымокшим сигаретным фильтром. Гнездо вдруг обернулось неровным сердцем, а кусты замельтешили головастиками, Самурай криво оскалился и упал на спину, подбородок обострился вверх. Пасмурное холодное небо отражалось в его распахнутых, чуть выцветших глазах, а последняя мысль была о том, что оно намного более бездонное, чем океан.