Кутузов

Михайлов Олег Николаевич

Государь проводил Кутузова от кабинета до передней комнаты. Возвращаясь к себе, он сказал ожидавшему его графу Комаровскому:

– Не я, не я, а нация его хотела. Что до меня... я умываю руки.

Михаил Илларионович добился, хотя бы на время, того, чего желал: самостоятельности. Теперь он готовился схватиться с покорителем Европы, унять которого, на заре первых побед Бонапарта, мечтал Суворов.

Здесь невольно приходит на ум сопоставление Кутузова с Суворовым.

4

Первое, что напрашивается само собой, когда думаешь о Кутузове, – это анти-Суворов.

В самом деле: Суворов худ, Кутузов

толст, даже тучен; Суворов быстр, стремителен в движениях, Кутузов медлителен, малоподвижен, флегматичен; Суворов полдня проводит в седле, Кутузов в его же возрасте избегает верховой езды и даже просит жену, когда в 1800 году Павел I вызывает его из Вильны к себе в Гатчину, приискать в Петербурге «двух лошадей смирных». Суворов не любим прекрасным полом и, кажется, к нему равнодушен, он несчастлив в личной жизни; Кутузов вне боя, даже стариком, появляется в окружении молодых женщин, и прехорошеньких, он любящий и любимый муж, отец, наконец, дед, который осыпает заботливыми письмами, подарками, деньгами свое многочисленное семейство. Суворов умерен, если не сказать, аскетичен в еде; Кутузов – гастроном и сибарит. Суворов не любит себя внешнего, ненавидит зеркала и через силу позирует художникам; Кутузов, красавец в молодости, напротив, с видимым удовольствием дозволяет запечатлеть себя кистью и резцом. Суворов не терпит жизни в свете, избегает задерживаться в столице; Кутузов обожает балы, веселье, вызывает в Бухарест итальянскую пантомиму, а в Вильне не пропускает французских спектаклей, он является непременным участником интимных куртагов Екатерины II, где очаровывает и императрицу, и иностранных посланников, он блестящий вельможа и светский человек.

И самое главное. Суворов в бою не знает слова «ретирада», он весь в наступательном порыве, в смелом и дерзком поиске: «Ударь в штыки, коли, гони, бери в полон... Богатыри! Неприятель от вас дрожит...» Кутузов необыкновенно осторожен и осмотрителен, его излюбленный маневр – заманить, подстроить ловушку, перехитрить. Суворов для достижения цели – победа! – не щадит ничего и никого, начиная с самого себя; Кутузов стремится решить дело непременно малой кровью и почасту проливает слезы, слыша доклады о потерях, – оплакивает даже турок, мрущих от голода в осажденном лагере под Слободзеей...

Но явствует ли отсюда, что – в отличие от Суворова – Кутузов пассивен, недеятелен, что он полагается на течение судьбы, не вмешивается в ход событий? Никоим образом! Темперамент Кутузова огромен, но он скрыт, спрятан под маской благодушия и спокойствия. Вспомним еще раз, что натуре Кутузова свойственны необыкновенная театральность, артистизм – с притворствами, игрой, лукавством. Это не просто хитрость «старого лиса» (отзыв Бонапарта) – хитрость, которая принимает вид ума, но только вблизи глупости, а рядом с умом оказывается сама глупа; хитрость – ум для глупых. Нет, это род мудрости, аналог которой, если брать пример из отечественной истории, можно найти разве что в характере Ивана Андреевича Крылова, не случайно в своих баснях обращавшегося не раз к образу Кутузова. «Дедушка Крылов» и «дедушка Кутузов» обнаруживают глубокое внутреннее родство в их особенном народном уме, медленном упорстве, скрытой духовной силе.

Великий актер с младых ногтей, а в ветреной юности едкий пересмешник и острослов, не пощадивший и самого главнокомандующего графа Румянцева, Кутузов затем избрал себе удобную маску безмятежности, спокойствия и даже русской сонливой лени, подобно Ивану Андреевичу Крылову, тоже проведшему чрезвычайно бурную молодость и извлекшему из нее поучительные уроки. А что таилось под

маской? Скрытность и потаенность мыслей и чувств Кутузова понуждала его современников принимать внешнее за подлинное, сокровенное. Лишь очень немногим был «виден» Кутузов истинный. Среди них был и Суворов, который не раз называл Кутузова своим соперником и, случалось, говаривал: «Я не кланяюсь, не кланяюсь Кутузову: он раз поклонится, а десять раз обманет...»

Кутузов не был анти-Суворовым, но не был он просто и учеником Суворова. Михаил Илларионович боготворил русского Марса и взял из его «Науки побеждать» главное: опору на нравственную сторону воина, солдата. Однако полководцем Кутузов оставался совершенно самобытным, и отношение к войне у Суворова и Кутузова было различное. Это превосходно иллюстрируется уже опытом кампаний 1805 и 1811 – 1812 годов, где он словно бы репетирует свою будущую, главную войну. Он по-суворовски использовал лучшие черты русского национального характера в солдате – его долготерпение, выносливость, упорство, предпочтение ближнему, штыковому, бою.

Но в условиях народной войны, какой стала кампания 1812 года, еще более, чем когда бы то ни было, возрос нравственный фактор, который в конечном счете стал решающим. Одна сторона знала, за что она льет свою кровь, – за родной дом; другая, в лучшем случае, просто исполняла обычный воинский долг...

Потребовался полководец нового типа, и он явился в лице Кутузова.

5

11 августа Михаил Илларионович выехал из столицы в действующую армию.

Казалось, весь Петербург вышел на улицы. Перед домом Кутузовых, куда ни хватал глаз, стояла огромная толпа: нарядные атласные платья и капоты, украшенные фестонами и гирляндами, разноцветные соломенные, креповые шляпки с большими полями и длинными лентами и газовые чепчики; узкие в талии и преувеличенно широкие в плечах сюртуки с огромными бархатными воротниками, светлые жилеты с частыми пуговками, белые короткие матросские брюки из канифаса и черные высокие шляпы с большим развалом наверху. Лишь далеко назади можно было приметить поневы, поддевки и армяки простого народа.

Когда Кутузов, под приветственные клики, садился з дорожную карету, племянник неосторожно спросил его:

– Неужели, дядюшка, вы думаете разбить Бонапарта?

Ласково улыбаясь и отвечая на рукоплескания толпы кивками головы, Михаил Илларионович сказал племяннику:

– Разбить? Нет... Но обмануть – да, рассчитываю!..

По всему городу народ провожал полководца пожеланиями счастливого пути и восклицаниями:

– Спаси нас! Побей супостата!..

На третьей станции, когда переменяли лошадей, он встретил в горнице двух немцев – маленького, толстого и высокого, сановитого; на своем языке они громко ругали Барклая. Это были Фуль, автор пресловутого плана войны с Наполеоном двумя отдельными армиями, и генерал от кавалерии Беннигсен, рассорившийся с военным министром.

Кутузов на превосходном немецком языке выразил удивление, что такие достойные люди удаляются от армии в час, когда в них должна быть особенная нужда. Затем, уже по-русски, он сказал Беннигсену:

– Леонтий Леонтьевич! Именем государя прошу вас ехать со мной...

Беннигсен пересел в его карету; Фуль последовал в Петербург.

Барон Леонтий Леонтьевич был мрачнее тучи. Только свою персону считал он достойной звания главнокомандующего, так как верил в свои лавры победителя над Бонапартом при Прейсиш-Эйлау, и жестоко, немилосердно завидовал Кутузову. Михаил Илларионович вез с собой в карете своего злобного врага.