Кувыр-коллегия
Шрифт:
— Возьмите, — Пьетро отдал клинок.
— Прощайте! Вы спасли меня! И сделали меня богатой.
Мира поклонился даме и хотел уйти, но она задержала его:
— Погодите!
— Что?
— Идите ко мне! Есть еще кое что…
— И что же?
— Я хочу вас любить в его присутствии. Все же это моя первая брачная ночь. И я должна испытать эту боль сегодня и это блаженство в первый раз!
— Но…
— Идите! — властно приказал девушка и Пьетро более не колебался, хотя вид трупа
На следующее утро граф Карл фон Левенвольде, курляндский дворянин, придворный русской царицы, обер-шталмейтер двора, полковник лейб-гвардии Измайловского полка был найден мертвым. И было объявлено, что умер вельможа от проказы, давнего проклятия рода фон Левенвольде.
Тело положили в дубовый гроб и погребли в родовой усыпальнице Резенов. Теперь у Бирена более не было конкурентов. В придворных кругах Петербурга началось передвижение персон. Граф Бирен мог теперь стать герцогом….
Год 1737, апрель, 10 дня. Санкт-Петербург. Во дворце.
В этот день Пьетро появился во дворце. Он нарядился в красный кафтан, желтый камзол с серебром, желтые штаны и полосатые чулки, положенные шутам кувыр коллегии. Вместо шпаги прихватил с собой свою скрипку.
Лакоста, король самоедский, встретил его вопросом:
— Чего так долго отсутствовал, Педрилло? Неужто болел?
— Может и болел, а твое какое дело? — грубо ответил Мира. — Не при твоем дворе я в шутах служу, твое величество король самоедский.
— Да, я могу из тебя и своего шута сделать, Адамка! Али не знаешь талантов моих? Денег то отгреб ты столько, что всем нам сирым шутам и не снилось. А затем своей службой и дорожить престал?
— Жуй пирог с грибами, твое величество, и держи язык за зубами, — сказал Балакирев Лакосте. — А то граф Бирен как герцогом станет, его тебе укоротит.
Пьетро внимательно посмотрел на Балакирева. Неужели что-то знает? Или просто так невпопад ляпнул? Но по глазам и по лицу шута определить ничего было нельзя.
— Господа, дураки! — из-за двери показалась рожа Апраксина. — Государыня вас примет. Чего здесь толчетесь?
И все они вошли в будуар императрицы.
Анна Ивановна была в этот ранний час в халате и в платке, которым повязала голову, словно простая мещанка. Она сидела в удобном кресле и рядом как всегда толклись арапчата, два карлика, шутихи Новокшенова и Буженинова, лейб-стригунья Юшкова обрезала ногти на ногах царицы.
Вокруг бегали собачки царицы и сидели на насестах попугаи, что оглашали будуар своими мерзкими криками.
Здесь же были офицеры гвардии, фрейлины, болтушки, некоторые придворные: князь Куракин, камергер Бестужев-Рюмин, обер-егермейтер двора Волынский
— А вот и наши дураки, матушка! — проговорил Апраксин. — Не хотели входить!
Анна посмотрела на шутов:
— С чего это? И Адамка с вами? Где был столь долго? Граф Бирен говорил нам, что ты болен?
— Да, матушка-государыня. Был не здоров и не имел счастья усладить взора моей государыни.
— Ладно уж! И скрипку притащил? Сыграешь потом! Люблю твою скрипку. Как твоя жена? — спросила императрица.
— Придворная коза здорова, матушка.
— Вот как? А ты её чай изменяешь, Педрилло? Мы слышали про то, как ты к Марии Дорио шастаешь. Али врут?
— Врут, матушка.
— Смотри мне. Не обижай моего капельмейстера. Для сеньора Франческо она дорога. Взгреет он тебя однажды. Хотя ты через заборы мастак лазить.
Все засмеялись шутке императрицы кроме одного. Анна увидела грустную рожу Балакирева и спросила:
— А ты чего, Ванька, не весел?
— А чего веселиться, матушка? Коли один глупость сморозил, то всем смешно? — ответил шут.
— Это я глупость сморозила? — мягко спросила царица. — В уме ли ты? Чего дерзости государыне молвишь? Али смел стал?
— Дак я дурак, матушка. А чего с дурака взять?
— Эх, Ванька! Мало тебя мой дядюшка дубиной учил! Али не знаешь, что я не хуже дядюшки могу взгреть?
Дралась Анна действительно лихо. И не дубинкой, а кулаками. И могла с ног даже мужика свалить.
— Твои ручки матушка на себе не раз пробовал, — ответил Балакирев.
— То-то. Смотри мне. Ты при дворе кем состоишь и за что жалование получаешь? И не мало при том загребаешь из казны моей.
— В дураках состою, матушка. В дураках. И потому дураком быть должен. Во и говорю дурости разные. Но дурачусь я от ума избытка. Всем умным в дураках состоять приходиться.
— Эка завернул! — улыбнулась императрица.
Буженинова проворчала:
— Да не слушай его, матушка. Он дурак, что твоя Новокшенова, токмо на свой лад. Он виш, Адамке завидует. Тот шутовством сколь денег отгреб. А этот малости имеет и тем недоволен.
— Али мало тебе плачу, Ванька? — снова спросила Балакирева царица.
— Много тобою доволен матушка. Милостями твоими живу. И семейство мое тебя ежеденно благословляет. Но Буженинова твоя дурит, от нехватки ума, а я дурачусь от избытка онного. Так что не слушай её матушка. Дура она безмозглая. А я дурак по должности своей с мозгами.
— Вот не проживешь долго с мозгами своими, — ответила Буженинова. — Усекут тебе голову за язык твой.
— Дак разве я про долгую жизнь говорю? Я Бога прошу только, чтобы жизнь мою продлил на то время, как все долги мои выплачу. А после и уйти можно.