Кузьма Алексеев
Шрифт:
— Ух ты!!! — выдохнула толпа.
Закачалась листва на Озкс-Тумо, вспыхнула и ярче загорелась священная свеча в дупле.
— Эрзяне не будут пахать боярские земли, а будут жить свободно, в единой семье, помогая друг другу.
— О-о-о! — снова задрожала поляна от сотен голосов.
— Вся сторона эрзянская оденется в белые рубашки и праздничные платья… Все будут счастливы. Если все же пропадет наша вера Мельседей Верепазу, пропадет и язык наш родной. Молиться богам своим можно только на том языке, который нам дается с молоком матери…
Долго Кузьма объяснял односельчанам, что ждет их в будущем
— Мельседей Верепаз всем необходимым нас наградил, да только беда, эрзяне: все засеянное и выращенное нашими руками сами возим в амбары графини Сент-Приест. — Кузьма повернулся в сторону жителей соседних сел — Сивхи и Тепелева — и только теперь увидел: среди них были и русские из Ломовки и Инютина, где хозяин князь Петр Трубецкой. — Барских амбаров да чуланов нам не переполнить! А тут еще кровососы управляющие последний кусок отнимают. Нашими трудами добытое в Нижний уходит да в Лысково. Там базары и ярмарки многочисленные наш хлебушек и другое добро в большие деньги оборачивают. А меха, которые добывают наши охотники, украшают одежды графини Сент-Приест. А мы по весне, чтоб не умереть с голоду, сережки березовые в хлеб запекаем… Кто же нас защитит, скажите на милость?..
С Репешти перешли на склон горы Отяжки, где были поставлены длинные столы. На них баранина в чашках глиняных, просяная каша с маслом, пироги с луком и картофельные ватрушки с румяной корочкой. Из толстопузых бочек лилось пенистое крепкое пуре. Выпив и закусив, помянув своих богов, собравшиеся вновь захотели послушать удивительные речи Кузьмы. Он забрался на пустую бочку и с жаром сказал, показывая рукой на столы:
— Все вы видите, как щедра наша земля. С сегодняшнего дня запомните: что вырастили мы на земле сами — все наше!
С закрытым ртом никто не стоял. То и дело раздавались голоса. Хотя и грубыми они были — старики мягко да приветливо говорить не умели — все равно в этих голосах слышалось наболевшее, искреннее:
— Хлебушек гнить на корню не дадим!..
— Густой ноне уродился ленок, если самим его на базар свезти — разбогатеем…
К западу клониться уже стало солнышко, лучи его мало-помалу стали угасать. Над ним белое облачко распушило длинный хвост по всему горизонту. Все росло и расширялось это облако и вскоре зелень лесов и золотые дали полей покрыло черным платком. Женщины с ребятишками уже давно разбежались по своим домам — слушать скучные споры-разговоры мужиков большого желания у них не было. А у мужиков — то ли от выпитого пуре, то ли от возбуждающих речей Кузьмы — силушка разыгралась. Решили побороться. Против Семена Кучаева поставили Игната Мазяркина. Оба широкоплечие, бойкие, ловкие в драках. Ни один не уступал другому. Быками ревели, взбрыкивали, босыми ногами рыли-топтали луг. Наконец Семен поднял Игната на себя и — хлоп! — бросил его на землю, навалившись всем своим телом. Игнат вытянулся и замер.
— Кучаев нарушил правила, — староста Москунин полез было со своей нагайкой на Семена, но старики не дали, встали на его защиту. К молодым парням лезть со своей правдой — круглым дураком останешься.
Семен протянул руку низвергнутому
— Так будешь и дальше драться, на невесту свою сил не хватит!
Зерка Алексеева, во время борьбы стоявшая за спиной подруги, еще дальше отступила, покраснев, как мак. Тут Луша Москунина, грудастая старая девка, закричала:
— Пошли к Насте Манаевой под окошко! Вечер там проведем.
Молодежь дружно двинулась к селу.
Нынче Николке Алексееву исполнилось четырнадцать лет. Утром мать поцеловала его в розовые щеки, ласково сказала:
— С днем рождения, сынок! Расти сильным и умным. Будь нам с отцом отрадою, успокоением под старость лет, а сестрам — помощником…
Из села Кужодона приехала отмечать Николкин день рождения старшая сестра Нуя. Четвертый год как она замужем. Муж ее эрзянин, ростом с оглоблю, в охапке занес в избу капризного ребеночка.
— Дедуська, я лесных олесков тебе пливёз. Кусные! — уже на пороге закричал он Кузьме.
— Ой, внучок-внучок, мой боровичок! — Матрена выхватила из рук зятя малыша, затискала, зацеловала.
Из глиняного кувшинчика Кузьма налил зятю крепкой медовухи шипящей, сказал с улыбкой:
— Запомните, дети: от бражки бывает разум в растяжку. Кто любит рюмку, тот наденет сумку…
Девки прыснули от смеха, а Баюш ехидно спросил:
— А тогда зачем, тетяй21, на всех праздниках люди пьют бражку, а в церкви батюшка даже вино наливает?
— Если так у церковников заведено, значит, не за нами грех. Пей, содамо22, пока угощают!
— А ты слышал, Кузьма, отец Иоанн нас хлебушек благословить зовет? — не удержалась Матрена.
— А что, поля замуж выходят? — засмеялся хозяин дома.
— Кадилом длинным нечистые силы, говорит, разгонять будет.
Николка с сестрами вышел на крыльцо — в споры взрослых лезть им нечего. Солнышко уже к послеобеденному часу покатилось, в притихшем воздухе чувствовалась прохлада.
— Лето пройдет, опять зимние холода нагрянут. Эх, не люблю я зиму, от нее полгода скука, — потягиваясь, молвила Любава. Повернулась к сестре, спросила: — И сегодня что ли у Манаевой Настеньки соберемся?
Зерка передернула худенькими плечиками, словно не ей вопрос был задан вовсе, а кому-то другому. Вчера до самой глубокой полночи они с Семеном Кучаевым бродили по берегам Сережи, бросали в воду цветы.
А Любава не унималась, не обращая внимания на молчавшую сестру:
— И Уленька Козлова вчера выходила! Случаем, не подруженьку себе искать? Точно девица-лебедица: в желтом шелковом сарафане, бусы на ней не из речных ракушек, а из настоящего жемчуга. Хотела дотронуться — ударила меня по рукам. Вот коза!
Николке стало скучно, и он вышел в сад. Ой, что это такое? Кто-то забыл закрыть калитку в огород, оставив ее открытой настежь, и туда забрались куры, роются в огуречных грядках. Мать не станет разбираться, его за уши отдерет, уж как пить дать…
Комочками земли Николка стал выгонять кур, думая про себя об Уле: «Новую кепку и рубашку надену, отцовские сапоги обую, которые недавно мамка из Макарьева для меня купила. Тогда обязательно ей понравлюсь…»
Тут его окликнул отец:
— Пойдем-ка, сынок, глянем на рожь. Не мужицкое это дело, кур пасти…