Кузьма Минин
Шрифт:
Около своего дома Минин соскочил с коня, постучал в окно:
— Татьяна!
Вся в черном, бледная, сухая, выбежала из ворот женщина и бросилась на шею богатырю Кузьме. Обнял ее, дрожащим голосом спросил:
— Не ждала?
Слезы были ему ответом. По-хозяйски распахнул Минин ворота. Ввел во двор коня. Осмотрел двор. Поморщился.
— А где Нефед? Чего ради вилы валяются в грязи?!
— На базаре он, батюшка. Рыбу понес Нефедушко продавать…
Поднял вилы, поставил к стене. В горнице на коленях помолились. А после молитвы Татьяна Семеновна
— Жить нечем, родимый! Бьемся уж мы тут с Нефедом и не знаю как… Заклевал нас без тебя Охлопков Семка. Обирушка!.. Лавочничает не по-нашему… И чего ты запропал?! Два дома ведь Семка проклятый без тебя-то нажил, а мы…
Минин, усевшись за стол, махнул рукой:
— Остановись, ладно!.. Грибы есть?.. Потом покалякаем.
— Есть, батюшка, есть… А коли не грибы, пропали бы мы с Нефедушкой тут без тебя… О, владычица!.. Какая радость!.. Сжалился, знать, всевышний над нами… Куземушка, родной!
Татьяна Семеновна, приговаривая, слазила в погреб, принесла грибов. Нарезала хлеба.
— Воевода в Нижнем? — спросил Минин и, словно бы не замечая причитаний жены, с жадностью принялся за еду.
— Алябьев один… Воевода наш, князь Репнин, ушел с войском…
— К Ляпунову?
— Не знаю я. Под Москву, что ли? Где уж нам знать!
— Как же это — где? Нешто Нефед тебе не сказывал?
— До того ли ему, батюшка!
Разжевывая грибы, Минин хм. уро покачал головой.
Он слыхал уже от Пожарского да от московских беглецов о ляпуновском ополчении и о том, что нижегородцы по призыву Ляпунова тоже выслали свои полки ему навстречу. Слыхал и то, что тушинские атаманы — князь Трубецкой и Заруцкий — целовали Ляпунову крест быть в тесном союзе с ним. Многое он узнал в Мугрееве от князя, но не верил он, как и Пожарский, в надежность союза враждовавших долгие годы между собой воевод. Не верил в истинную дружбу Ляпунова с холопом тушинского вора — атаманом Иваном Заруцким.
Двое суток гостил Минин, по дороге домой, в Мугрееве. Пожарский обошелся с ним, как с равным. Расстались друзьями.
Утолив голод, Кузьма залез на печь.
— Не болтай там!.. — крикнул он жене. — Надобно мне отдохнуть да умом пораскинуть… Забот и без того много… А сама к вечерне иди, после расскажу о себе, помолись там о нас… Да монахам не говори. Не полезли бы! Завтра и сам я приду к ним богу молиться.
Служба в монастыре кончилась. Одна за другой гаснут глиняные плошки в храме. Тихо, в раздумье, выходит на паперть народ, спускается по тропе в нижнюю часть города.
Холодно. Туманный утренник. Предрассветная муть жжет щеки, уши, ест глаза. В небе мерцает одна-разъединственная звезда. Ока, Волга, Кунавинская сторона и горы затянуты молочной мглой. Под ногами хруст подмерзших луж.
Минин и Нефед тоже стали спускаться вниз. Татьяна Семеновна отделилась от них, пошла домой.
— Не поскользнись… Держи правее, — хмуро сказал Минин обогнавшему его сыну.
Нефед, высокий, плечистый детина, остановился, поровнялся с отцом.
— Топор там? Не забыл?
— Не
Некоторое время молчали. Минин в косматой шапке с наушниками, в поддевке из овчины, громадный, суровый. Внизу на площади, около Гостиного двора, где лавка Минина, пустынно.
В сумраке виднеются неуклюжие, медведеобразные фигуры сторожей. С набережной доносится скрип саней, голоса приехавших на базар крестьян.
Минин остановился перед своей лавкой — небольшой тесовый сарай с лотком у широкого раствора. Достал из кармана громадный железный крюк, отпер им дверь. Перекрестился на все стороны. Помолился и Нефед.
Оба вошли внутрь. Было тесно. Опрокинутая на спину лежала на полу мясная туша.
— Добро, — молвил Кузьма, толкнув ее сапогом. — Неси на волю.
Нефед взвалил на себя тушу и вынес на улицу, положив около лавки. Кузьма взял топор. Вышел, огляделся, засмеялся:
— Эк, мы с тобой какую рань!.. Пойди-ка сбегай, погляди, что у Охлопкова. Пришел ли?
Минин скинул поддевку, оставшись в стеганой телогрейке, перекрестился и, взмахнув топором, ударил по туше. С любопытством заглянул в разруб.
— Гоже, — сказал он про себя.
Накануне было много разговоров у него с женой. Дела, действительно, невеселые. Лавка пришла в полный упадок. Денежные сбережения все прожиты. Грозила нищета. Даже самый последний замухрышка, мясник Куприянка Юрьев, и тот взял верх над Мининым. Ивашка Толоконцев — и говорить нечего! А уж об Охлопкове лучше и не думать. В мясном ряду он — царь и бог.
Вернулся Нефед.
— Ну, что?
— Нет, не пришел.
Минин самодовольно погладил бороду.
— Та-ак. Ну, помогай! Пускай богатые люди спят, а-нам с тобой работать надо.
Туша была разрублена на мелкие, ровные куски.
— Подбирай.
Нефед принялся подбирать и раскладывать куски на лотке.
— Торговать не будем — посадский чин потеряем, плохо торговать — еще того хуже… Гляди, чего там мужик везет?..
Нефед побежал через дорогу, догнал воз, остановил.
— Бобер! — крикнул он издали.
— Давай сюда! — обрадовался Кузьма.
Воз подъехал к лавке. Оказалось, лысковский крестьянин… Дрожит, перепугался. Минин похлопал его по плечу.
— Не пугайся. — сказал он, — продавай-ка скорее. А то в съезжую попадешь… В клеть запрут… Ноне строго стало.
— Милостивец, Кузьма Минич!.. Да неужто это ты?!
— Как видишь! Я, самый я.
— Да милый! Давно ль приехал?
— На той неделе, почитай.
— Дай мне на тебя посмотреть-то.
— Нечего смотреть. Ты давай скорее товар-то, а то таможенную пошлину сдерут. Не мешкай.
— Аль строго?
— Знаешь, какое время: нечем платить долгу — ступай в Волгу. Да и бобры-то, гляди, государевы… За татьбу [35] почтут… Страшись!
35
Татьба — разбой.