Кузнец
Шрифт:
Теперь к нам отправлен отряд в пятьдесят стрельцов с боярским сыном Лонщаковым во главе. При этом, ни мне, ни кому из ближних людей оный Лонщаков не представлялся, где его носит, нам тоже не известно. На всякий случай, наказал я даурам смотреть за переправами. Лодыженскому же написал, что ведать Амур поручено мне, а боярскому сыну со товарищи здесь делать нечего.
Сегодня мне вручили новую главу нашего эпистолярного романа с воеводой. Все, как обычно, грозил он карами, походом и разорением. Как же надоел-то. Самое забавное, что сил у воеводы-батюшки, считай, раза в два меньше, чем у меня. Да и вооружение хуже. Из опасного были доносы в Москву. Но тут уже выручали братья Хабаровы. Через них правильным людям подарками кланялись,
Просил я в Сибирском приказе разрешения самому, напрямую отправлять ясак в столицу. Конечно, совсем не потому, что Ленский воевода алчный дурак. Что вы? Просто, даль большая, туземцы немирные. Зачем рисковать? Ответа пока не было. Но с письмом отправил я три отреза шелковой материи. Если учесть, что шелковая лента в те годы считалась хорошим свадебным подарком, то отрезы выходили ценой неописуемой. К ним прилагались и триста рублей серебра. Очень я надеялся, что правильные люди во все века правильные люди, а «смазка» государственного механизма позволит мне повернуть его в правильную сторону.
Скажу честно, воеводу Пашкова в Забайкалье я тоже не слишком хотел. Не дай Бог, начнет он свои порядки устанавливать, туземцев моих притеснять. Мне нужны новые проблемы? О Пашкове я знал, в основном, из «Жития протопопа Аввакума». И там он выглядел жестоким и властным самодуром. Правда, Бекетов был совсем другого мнения о бывшем енисейском воеводе. Но иди знай, где правда. На всякий случай, написал я письмо с «два раза ку» в адрес Пашкова. Дескать, ждем, рады, целую, Онуфрий. Насколько я помнил, тот не очень долго пробудет в Забайкалье. Уже в 1661-м году там окажется воевода Толбузин из Тобольска. Сам же Пашков пострижется в монахи. Ничего, потерпим.
Кое как решив ситуацию с посланниками воевод, занялся я и новым хабаром от похода полученным. На мою, точнее, на войсковую долю выходило больше ста аршин шелка, чуть не пуд чаю, полпуда перца. Серебро же Гришка оценил шестнадцать тысяч рублей. Начинаю чувствовать себя олигархом и государственным мужем. А что? Бойцов у меня уже тысяча человек. Поселенцев русских с туземными примаками и того больше. Тысячи две. Дауров и тунгусов-эвенков, с которыми уже перероднились и перебратались, наверное, больше десяти тысяч. Конечно, дауры – большой народ. Как мы теперь знаем, аж из восемнадцать племен или княжеств. Многие кочуют на другой стороне Амура, кто-то и рядом с «ивовым палисадом» живет. Здесь, под моей рукой, пять племен. И князь Туранчи с братьями у них старший. Был и Лавкай. Только весь вышел. Остатки его сил вместе с разбитыми дружинами Албазы и Гуйгудара ушли за Амур, а кто-то и в роды, которые под князем Туранчи влился. На их месте теперь солоны и бирары живут. Есть два города. В Благовещенске уже почти тысяча жителей. Есть торговые люди, есть мастеровые. С полтысячи живет в Албазине. Это, если без слободок считать. Сам Албазин уже совсем не даурское городище, а вполне мощная крепость. Будущему строителю этой крепости, «воровскому» атаману Никифору Черниговскому теперь придется строить что-то другое. Если его, конечно, наши, как татя не оприходуют. Вокруг крепости деревеньки. Тоже уже больше десятка. Места-то всем хватает. Вольные здесь места. И тянется народ сюда. Протоптали мы дорожку. Теперь не сотрется. Наверное, не сотрется.
Вот и вчера подошла ватага в человек тридцать. Пашенные люди просили место им для поселения отвести. Пашнями у нас ведал Третьяк. Решили мы с ним, что пора людей за Зею двигать. У дальнего острога, который пока так и звали «Дальний» или Бурейский, постановили ставить деревеньку. Туда людей и отправили. Ушли люди, а двое осталось. Старик седой совсем, а с ним девка, вся платком по самый нос укутана.
– Вам чего? – спросил я. Вроде бы все решили, помощь им Третьяк должен выдать положенную. Семена на посев, лошадей для пахоты, всякие крестьянские приспособы, что плотники и кузнецы делают. Даже по два алтына
– Тут такое дело, воевода-батюшка.
– Не воевода я, приказчик.
– Мне то без разницы. Начальный человек – значит, воевода.
– Хотел-то чего, дед?
– Старый я. На пашню сил не хватит. Дозволь я в лесу себе сруб поставлю. Огородик заведу, помаленьку охотиться буду. Тем и проживу.
– А мне что за радость от такого поселенца? – проговорил я. В принципе, мне было безразлично. Земля приамурская всех прокормит. Хочет человек жить на особицу. Пусть живет. Но показалось, что дедок не простой.
– Травник я, народ могу от болезней разных почивать, раны могу лечить.
– Ух, ты! Это дело. Если людей наших будешь лечить, будет тебе от меня честь, хвала и благодарность. Только есть тогда и у меня к тебе дело.
– Что за дело, начальный человек?
– Слушай, дед. Звать меня Онуфрий. Кличут Кузнецом. Зови хоть так, хоть эдак.
– Ладно, Кузнец. Кузнец – доброе имя для мужа. А меня мамка Лавром звала. По батюшке Петровичем.
– И, ладно, Лавр Петрович. Дело у меня такое. Поселись-ка ты не в лесу, а недалече от города. Пусть и на особицу, а чтобы людям до тебя добираться было удобно.
– Так, кому нужда, и дальше добирутся.
– Может, и так. Только есть у меня и вторая просьба. Мальцы у нас есть, что от казаков остались павших. Парни тоже казаками станут. А вот из девок мне бы десяток травниц вырастить, или меньше, но, чтобы были. Сможешь?
– Ну, тут не любая подойдет-то. Там ведь и нарывы резать нужно, гной выпускать, раны страшные лечить. Иная, как увидит, так визг поднимает, что хоть сам уши затыкай.
– Так сам и отберешь годных. Вон, смотрю, уже одну отобрал. Или внучка?
Девка стояла молча, опустив голову. На мои слова о себе никак не реагировала, как и на весь разговор.
– Ну, не совсем ученица она. Да и не внучка. Не знаю, как и сказать. Я по Сибири много ходил. Жил и на Оби-реке, и на Енисее. Как-то шел я по лесу. Слышу крик людской, девичий. Схватил я булавенку свою и побежал. Вижу – она стоит, и криком исходит. Успокоил, как мог. Так она у меня и осталась. В жены брать, так я староват уже. Считай, дочка или внучка. Зову ее Найдёна. По дому хлопочет, обед готовит, стирает. Только не говорит ничего. Я уж ее травами поил, к ведуньям знакомым водил. Говорят, что душа у нее не наша.
– Ишь ты! – протянул я. Вдруг тоже попаданка. Поглядим. Что ж ты молчишь, девица-красавица?
– Вот и я говорю. Пусть при мне живет. Вреда от нее нет.
– Пусть живет. Ладно, дед. Селись, где хочешь. Потом мне скажешь, где жить станешь, да в гости пригласишь. Там и договоримся. Только долго я ждать не люблю.
– Добро – проговорил дед – Тогда и мы пойдем.
На том и распрощались. Хоть и любопытно было мне с той девицей пообщаться. Только дел было невпроворот. Главные пока дела – военные. Я не стал своих инженеров к себе звать. Сам пошел к мастерским. Уж не знаю, как дальше, а пока город наш или крепость мне нравится. Уже не просто острог. Площадь деревянными плашками вымощена. Вокруг церковь стоит, приказ, типа, контора, где чиновники, в том числе я, сидят. Только я там не только сижу, но живу в служебной квартире на втором этаже. То есть, считается, что это мой дом. Но жилых, моих там две комнаты наверху и горница в башенке. В одной комнате советуемся с ближними людьми, водку пьянствуем и беспорядки нарушаем. Во второй я сплю, а в горнице казна хранится. Вот и все жилье. Я не жалуюсь. Нормально так. При доме есть и баня, и кухня, где на всех обед готовит одна вдова с двумя своими дочками. И ей хорошо, при столе. И нам не плохо. Даурки, что раньше при доме жили, теперь им помогают. Есть сарай нужный. Словом, квартира со всеми удобствами, вариант XVII века.