Кузнец

Бляхер Леонид Ефимович

Предположим (только предположим!), что я в прошлом. На Илимском волоке. Период тогда выходит где-то во второй половине XVII века. Ну, плюс-минус три метра по карте. Скажи кому-нибудь – отправят в домик хи-хи. А если правда? И как я здесь очутился? Не понимаю. И не хочу понимать. Я домой хочу! Опять вспомнил Люду. Стало совсем грустно. Чего голову морочил?.. Ну женился бы… Как там наш препод говорил по международным отношениям: взялся за руку – женись! …Как же мне все это не нравится…

Я зажмурился. Опять открыл глаза. Ничего не изменилось. Воздух, густо настоянный на запахе хвои, слегка смешанном с лошадиным потом и запахом плохо выделанных шкур, не содержал в себе ни грамма промышленных

примесей, обнаруживаемых сегодня во вполне удаленных уголках. Шумы были тоже какие-то другие. Не знаю, не понял пока, какие, но другие. Такие сегодня бывают только в совсем глухой тайге или где-нибудь среди брошенных деревень по Лене.

А если я действительно в прошлом? Ага, сейчас скажу вон тем мужикам, что я из XXI века, предприниматель и даже соискатель ученой степени. Точно решат, что я одержимый. Инквизиции в богоспасаемом отечестве, к счастью, не обнаруживается, но жить в статусе убогого очень не хочется. Или просто прибьют из человеколюбия и будущих идеалов гуманизма, чтоб не мучился напрасно. Не хочу. Я тут уже больше часа рефлексирую. А толку не просто чуть – честно скажем, никакого толку. В любом случае, стоит играть по тем правилам, которые имеют место быть. Действовать надо. Как там сказала моя недоброшенная любовь: никакого другого раза нет…

Телеги располагались на поляне, окруженной плотной стеной деревьев. В темноте не разглядишь: ели, сосны, кедры? Рядом горели два костра, яркими пятнами выделяясь на фоне подступающей темной массы тайги. У одного собрались человек десять мужиков. Тоже одеты не в Версаче. Как это называлось-то?.. Порты, кафтан и шапка. Не. Шапка, колпак у того, что справа и у, как его, Макара. А у этого, который над котелком колдует? Кажется, лесовица. Не иначе, охотник. Вон сзади нашито, чтобы за ворот мошка не забивалась, да хвоя не падала. Сидят, балагурят о чем-то. Временами в сторону моей телеги поглядывают. А запах от их котелка… У меня аж в желудке заурчало. У другого костра собралось едва не в два раза больше народу. Но, народ другой. Местный. А кто именно – шут их знает. Сибирских-то народов было море. Кто-то с русскими воевал, а кто-то союзничал. Эти, видимо, союзники или подданные; тут не поймешь. Те молча сидят кружком. На огонь смотрят. У них тоже на костре что-то готовится.

Так, а я? Попробовал в темноте осмотреть себя. Почему-то я ожидал, что моя внешность – да и одежда – осталась прежней. Все же очень не хочется расставаться с иллюзией, что сейчас я зажмурюсь, и все станет, как прежде. На худой конец, появится медсестра со успокоительным в шприце. Похоже, что как прежде не станет. Тело явно чужое, непривычное. Все в царапинах, измазанных какой-то противной маслянистой мазью. Лицо поцарапано. Ребра вроде бы целы.

Я поднял руку. Ничего себе! Ручища была огромной. Мозолистая ладонь, явно привыкшая к топору, главному сибирскому инструменту, да и к оружию. Мои настоящие руки, которые из прошлой жизни, тоже на руки британского денди не похожи, но здесь другое. Такой ручищей гвозди гнуть, подковы. Одет как все. Ну, как те, что у костра: порты, сапоги. В Сибири с лаптями делать нечего. Сверху рубаха подпоясана кушаком, и какая-то роба, суконная вроде. Как это называлось? Не помню. Пусть будет кафтан. Оценивающе оглядел себя. Я и прежде был совсем не маленький – полных 178 см, а теперь сантиметров на десять, наверное, выше. Дядя Степа. Хотя, может, мне оно со страху так кажется. Как же я попал сюда? Вот старик удружил, гад! С другой стороны, раз попал, значит, есть шанс вернуться. Если есть вход, то где-то есть и выход. Пока нужно врасти, а там посмотрим. В отличие от письменного языка, разговорный меняется медленнее. Думаю, если немножко осторожности проявить, можно и за местного сойти – такого, слегка на голову ушибленного

местного. Главное, словечек новомодных не вставлять; попробую. Если лежать, точно назад не выберешься. Ладно, пойдем знакомиться со старыми друзьями.

Я спрыгнул с телеги и направился к костру.

– О, Онуфрий пожаловал. Оклемался? Экий ты ладный стал после медведя. От девок отбоя не будет, – проговорил один из сидящих. Остальные засмеялись. Но без злобы. По тому, что его одежда, как ее… кафтан его был более других обшит мехом, и сама ткань выглядела богаче, я понял, что он был здесь главным. Да и по возрасту он постарше. Как и все, с плохо постриженной бородой, в таком же колпаке. Ну главный так главный – мне и со смотрящими от бандитов доводилось общаться. Люди вокруг костра тоже зашумели. Подвинулись. Я уселся.

– Ну, что Онуша, целехонек. Вспомнил, как с медведем воевал? – спросил старший. – А то Макарка говорит, что позабыл ты все, как хозяин тебя драть начал.

– Есть такое дело, – медленно, с чувством соврал я. – Хочу вспомнить, а мочи нет. Темнота одна.

– Ишь ты, – хмыкнул тот. – Не соврал Макар. Диво такое. Взрослый казак, как младенец несмышленый. Меня-то помнишь?

– Не помню, не серчай. Ничего не помню.

Я решил, что так будет лучше, чем объяснять то, что сам никак не понимаю.

– Ну, брат. Десятник я, Николай Фомич. Старший здесь, – он хлопнул по ножнам.

Точно, вспомнил я, сабля в Сибири – не оружие. Это как золотая цепь у правильных пацанов, показатель статуса.

– Идем мы в Илим-острог. Вот уже почитай осьмую седмицу идем. Скоро и до места доберемся.

– Понял я, дядька, – кивнул я. Почему-то мне показалось, что обращение «дядька» здесь будет уместным. Похоже, угадал. Или, по крайней мере, не сильно спалился.

– А и ладно. Как топор держать да из пищали стрелять не забыл?

– Помню. – Я подумал, а ведь и, правда, помню! – Людей не помню.

– Вспомнишь, – промолвил один из соседей. – Я – Тимофей. Это – Игнат, Трофим, Матвей, Пахом и Кузя. Мы – Енисейские. А вы с Макаром и Алехой аж от Тобольска идете. Вспомнил?

Я покачал головой.

– Крепко, видать, тебя хозяин помял, – опять заговорил старшой. – Слыхал я, что и хуже бывает. В Томском остроге, когда киргизы напали, одного так приложило, что потом совсем убогий стал. Только пузыри пускал да лыбился. Так убогим и помер. Тебе, считай, повезло. Ладно, будет лясы точить. Медведь твой уже и сварился, и запекся. Давайте трапезничать и спать. Завтра надо до Илима дойти.

Ага. И «мой» медведь в дело пошел.

Народ стал доставать из-за голенищ сапогов ложки и ножи. Интересно, а у меня как? Осторожно полез за голенище. Тут они, мои хорошие. С голоду уже не помру. Хлебанул варево. Пресновато. Картошки бы туда. Травы какие-то незнакомые… Но есть можно. Тем более, что желудок уже намекал, что неплохо бы его наполнить. Ели все из общего котла. Зато запеченную медвежатину десятник выдал каждому по изрядному куску. Запеченное мясо – это вещь. Хлеба не хватает. Ну и ладно. А время хорошее. Наверное, начало мая. Комаров с мошкой еще нет, а снега уже нет. Поел, и жизнь стала стремительно налаживаться. Сейчас бы какую-нибудь историю местную послушать.

Вопреки моим ожиданиям, баек травить не стали. Быстро опустошили котел, скинув его мытье на баб, а сами стали расползаться на ночевку. Впрочем, не все. Двоих десятник оставил сторожить. Видимо, союзникам доверяли не особенно. Мне казалось, что я едва успел заснуть, как меня принялись тормошить. С трудом продрав глаза, я уставился на парня – кажется, Тимофея, которого старшой оставил сторожем. Было еще совсем темно.

– Давай посторожи. Потом под утро Макара разбудишь. Так десятник сказал.