Кузнец
Шрифт:
Сам же острог был не особенно сильным. Башни мощные. Две проезжие, с воротами. Одна – в сторону Тунгуски, другая – в сторону Лены. Стоят раскаты, а на них пара пушек. А вот стены слабоваты – не из клетей, не двойные, забитые землей, чтобы ни стрела, ни ядро не пробило, а палисадом из стволов деревьев, прибитых к врытым в землю столбам. Стволы, конечно, крепкие, но настоящую осаду не выдержат. Галкин-то ставил острог не для обороны, а чтобы зиму перезимовать да летом немирные народы на Лене покорять. С Галкиным шел и Ерофей Хабаров со своими людьми. Они хоть и не поверстанные были, а вооружены не хуже. Все-таки богатый был дядька. Все это я знал еще по диплому и диссеру. Не то чтобы особенно глубоко,
Внутри острога казаки остались распрягать лошадей, разбирать телеги. Я вместе со всеми разбирал мешки, какие-то кули. Трофима с его простреленным плечом от всех хозяйственных дел освободили. Ему еще хорошо если месяц до здоровья. Пока же он остался лежать в телеге под присмотром жены десятника, суровой бабы, способной не только коня остановить на скаку, но и врачевать. На местном, конечно, уровне. Сам же десятник отправился к приказчику (так называли начальство пониже воеводы, тот, кто приказывает). Вернулся десятник не скоро и изрядно навеселе. Хитро подмигнул казакам:
– Слушай меня, братцы! – гаркнул он. – Вон в той избе нам дадут житное и оружное жалование. Приказчик, Демьян Тимофеевич жалует. Пока здесь поживем, в свободных избах. А строиться будем в слободе. Понятно сказано?
Казаки загудели – в том смысле, что понятно. Я тоже погудел в унисон. Не в моем положении выпендриваться – помню далеко не все. Точнее, не помню-то я ничего. Скорее, не все еще здесь понимаю.
Десятник с Кузьмой, который, как оказалось, был его племянником, получили пять изрядных мешков с зерном и мешочки с порохом, кремень для замков, свинец для пуль. Как мне помнилось, полагались еще деньги. Но денег нам не дали. То ли неправильно я помнил, то ли приказчик решил, что ему деньги нужнее. Но все промолчали. Я тоже не стал бочку катить – тут стоит присмотреться, обжиться, понять, что к чему.
За пару месяцев обжились. Дома себе построили, благо леса завались. Вместе валили деревья, очищали их от веток и сучьев. Особое искусство было потом делать венцы. Честно скажем, у меня получалось не особенно. Хуже только у Трофима – он второй рукой еще не очень владел. Макар, с которым мы вроде бы «выросли вместе», порой изумленно поглядывал на мой очередной косяк, но ничего не говорил. Я тоже не стал объясняться. Потом вместе складывали срубы, делали крышу. (Кстати, сдружились. Парни оказались классные. Вроде бы и «под погонами», а вроде бы и вольница разбойничья. Где-то посередине. Меня это сильно удивляло: взять то, что плохо лежит или некому защитить – святое дело, но не государеву казну. Тут все серьезно. За нее и бой принять можно, и жизнью рискнуть. Собственно, работа наша и состояла в том, чтобы ездить по стоянкам местных людей, ясак собирать, а потом весь его в Якутск возить).
Особое искусство было складывать печи. Сделать избу по-черному – штука несложная: в центре выкладывают очаг, на крыше делают пазухи, чтобы дым хоть как-то вытягивало. Топи и живи в свое удовольствие. Многие, между прочим, так и жили, но наш десятник, дядька Николай, нашел печника. Договорился, что платить будем не деньгами, а отработаем. Отработали. Все лучше, чем деньгой, которой почти не было.
Да, забыл сказать. Узнал я, что не просто я Онуфрий, а Онуфрий Степанов сын. Поскольку же прозвище «Кузнец» прилипло ко мне намертво, то скорее всего, вселился я в сподвижника Ерофея Хабарова (помню, был такой персонаж в истории Приамурья). Не совсем по моему профилю, но рядом. Узнал я и то, что год сейчас 7155 от Сотворения Мира. То есть, 1647 в привычном мне исчислении.
Прикольно. Получается, что я свою жизнь знаю почти до самой смерти. И жизни той остается совсем немного, если я
Хоть плотник я был не очень, но с помощью всего общества сколотил и себе пятистенок. Вполне себе комфортное жилье по нынешним годам. Даже с печью. Печь и делит дом на кухонную зону и спальную. Чем-то напоминает студию. В богатых домах делали светелки, горницы, пристройки в башенках. Для такого жилья я пока рожей не вышел (впрочем, как и большая часть моих друзей). Спал на лежанке на печи или на лавке, когда лень было на лежанку лезть. Накрывался медвежьей шкурой. Точнее, просто заворачивался в нее. Так она сразу была и матрасом с простыней, и одеялом.
Сначала сам стряпал. А потом, как деньги завелись, купил себе тетку из местных народов, но крещеную (язычников тогда закабалять запрещали). Не для плотских утех, хоть оно по мужским делам и подмывало. Но русских девок или красивых тунгусок и буряток было немного. Потому от греха подальше решил пока, как Челентано, дрова рубить. Кстати, неплохо помогает. Эта моя работница была не особенно красива и совсем не молода. Лет за сорок точно. Плотских мыслей особо не возбуждала. И это тоже было неплохо. Точнее, так я себя уговаривал. Вот стряпать и стирать она мне стала. Правда, сначала я долго внушал ей необходимость мыть руки, да и самой держать себя в чистоте. У нее, как и у многих местных, про то были свои соображения. Не то, что совсем не было привычки мыться, но к человеческим запахам относились намного спокойнее. Мне же оно было тяжко. Решил, что, поскольку я главный, пусть меняет привычки она, а не я.
К слову, с деньгами вышла и совсем смешная картина. Поначалу было грустно: как оказалось, кроме оружия да горстки «московок» (мелких медных монет), денег у меня не было совсем. Еще были небольшой узел со жратвой да мешок с одеждой. Как сказал Макар, остальное мы в Енисейске продали, чтоб прокормиться. Что покупать, как в этом мире жить на имеющиеся деньги, я не представлял совсем. Картошки нет, помидорчики отсутствуют. Моим Вергилием стал Алешка, который оказался вполне хозяйственным парнем. Я увязался с ним на торг, просто скупая то же, что он.
На свои монеты купил я сала, лука, брюквы мешок, бобов. С тем и жил. Выручали охота с рыбалкой. Рыба была такая, что современные рыбаки удавились бы от зависти. Но все равно выходило никак не ресторан с мишленовскими звездами. Вот как-то в погожий денек, когда нас не погнали ни службу служить, ни в Якутск ехать, шлялся я по торгу. Торг был изрядный. Сам острог со слободой имел меньше пятисот человек жителей, а на торжище собиралось порой и вдвое больше. Так вот, бродил я по торгу.
Денег у меня не было. Потому бродил я безо всякого толку, на товары глазел. Порой и диковинки встречались. В тот раз я и наткнулся на часы-луковицу. Красота. Хоть и не из золота, но глазурью покрыта. Правда, стрелки не идут. Стояло это чудо механической мысли в лавке русского приказчика какого-то богатого купца. Почему богатого? А возле лавки стояло два дуба в человеческом обличии, охранники. Простому торговцу такое не по карману. В лавке торговали дорогим восточным товаром: шелком, парчой, всякими украшениями. Чтобы получше рассмотреть диковинку, решил прицениться.