Кузнец
Шрифт:
Я тоже сидел в мастерской, приходя домой только спать. Уж очень трудное и важное было дело. Первый образец переделывали раза три. Наконец, получили вполне рабочую машинку. На расстоянии в пятьсот шагов она пробивала кирасу, не особенно затрудняясь. После этого дело пошло. Уже были переделаны больше двух сотен пищалей и даже один гатлинг, скорострельность которого достигла 700 выстрелов в минуту, когда с голубиной почтой пришла весть, что воевода Пашков отходит.
Пришлось бросить все дела и лететь в Нерчинск. Как я не старался, но опоздал. Перед кончиной Пашков принял постриг. Хоронили его в монастыре. В монастырь ушла и его жена. Было грустно и больно, что не смог
Уже через два дня со снаряженным караваном, успев только отправить весточку жене, я отбыл в столицу. Присылка нового старшего воеводы мне совершенно не улыбалась. Тут нужно было что-то делать. Вот я и ехал что-то делать в сопровождении полусотни казаков, Степана, набитой мошны и воза подарков. Везли мы и ясак из соболиных шкурок. Правда, не из леса, а с фермы. Но шкурки были не хуже. Везли, шелк, чай, серебро. По дороге, в Илиме повидал старого друга, Ерофея. Тот был уже совсем седой и какой-то «потухший». Все же я «меркантильное кю». Нет, я был от всей души рад встрече. Вез подарки, письма от казаков старому атаману. Но заехал я по вполне конкретной причине. О ней я решился говорить только в вечер перед отъездом.
– Ерофей, у меня же к тебе дело есть.
– Какое дело, Кузнец? Не виляй. Стар я уже словеса плести. Говори.
– Ты говорил, что тебя важный человек в Москве знает?
– Есть такой, – Хабаров задумался, а потом рассмеялся. – Вот ты о чем. Родион Матвеевич Стрешнев, новый судья Сибирского приказа?
– Про то, Ерофей, – отвел глаза я.
– Тоже, красна девица. Всю жизнь друг другу помогали. Через тебя богатство моей семьи держится. Что же я, тебе в трудный час не подсоблю.
– Я даже не знаю, о чем просить?
– Тут все просто. Он меня уже, почитай, лет тридцать знает. Я к нему весточку из Мангазеи вез от воеводы. Он мне помог из тюрьмы якутской выбраться. Я всегда благодарил. Только он не всегда брал. Говорил, что наши дела полезны России. За то денег брать грех. Думаю, могу я к нему письмо написать. Все там про тебя расскажу. Авось, уважит.
С тем и расстались.
Шли долго, перебираясь по волокам на Иртыш. В Тобольске за изрядную мзду заручились и письмом воеводы, о том, какой я хороший воевода, да и парень хоть куда. Дальше пришлось идти посуху, на телегах. Перевалили через Уральский хребет. Собственно, хребет этот так себе. У нас и сопки повыше будут. Потом опять на стругах, опять на телегах. А вокруг, мама родная, нищета какая. Война, которая уже десять лет тянется, да все не кончится, из страны все соки вытягивает.
Только к исходу третьего месяца добрались до Москвы. Но поехали не к Кремлю, где располагался Сибирский приказ, а свернули к Остоженке. Потом еще раз свернули, и оказались перед большим домом за крепким забором. Дом тот, по моему поручению, еще три года назад купил Степан. Теперь здесь располагался весь отряд. В этот день мы никуда не поехали. Просто отдыхали, приходили в себя после долгого пути.
Утром, нагрузив на телеги ясак, взяв подарки дьякам и судье, под охраной десятка казаков в блестящих кирасах, двинулись в Кремль. Стрельцы на входе принялись изображать большое начальство. Хотелось двинуть им пару раз, но сдержался. Достал серебряную монету. Сработало отлично. В приказе довольно быстро решив все служебные дела, стал проситься к боярину с челобитной. Просил передать, что привез я не только ясак, но и письмо от Хабарова и Тобольского воеводы.
На мое удивление, довольно быстро меня позвали в небольшую светелку, где за столом сидел уже немолодой боярин
– Значит, Афанасий преставился. Земля ему пухом. О тебе я слышал, Онуфрий Степанов сын. Много слышал. Больше слышал хорошего. Ты и ясак шлешь точно в упрек иным. Сказывали, дважды богдойцев разбил, данью обложил.
– То ложно говорят, батюшка. Я только малого князца северного разбил. А само царство богдойское огромное. Мне с таким не справится.
– Про то ведаю. И хорошо, что честен ты. Только много на тебя и доносов идет. Что дерзок ты не по чину, что хитер. Так это?
– Что сказать, батюшка. Коли чувствую, что кривда творится, не могу молчать. Хочу сдержаться, а не всегда выходит.
Глава приказа одобрительно посмотрел на меня. Типа, молодец. Я сам такой. А я продолжал:
– Говорят, что хитер. То правда. А как быть, коли враг намного сильнее тебя. Силой не выходит. Так мы, казаки, хитростью того врага побеждаем. На реке Амур людишки под государевой рукой разные. Друг дружку не любят. А мне оно не надо. Вот я их хитростью-то в мире и держу. И богдойцев туда не пускаю. Иначе трудно будет. Много крови.
– Ишь, ты! – почти весело проговорил мой начальник. – Верно говоришь. И говоришь, как по писаному. Дружок твой, Ерофейка пишет, что лучшего воеводы не найти. А сам как считаешь?
– Про то лучший я или нет, батюшка, не мне судить. Стараюсь делать честно все, что поручено. Пока сил хватает, так и буду служить.
– Ладно говоришь. Смотрю и ясак привез немалый. А сможешь в том году в половину больше привезти?
– Постараюсь, батюшка. Костьми лягу! – почти навзрыд ответил я.
Про себя посчитал. Так, в этот раз привез товару и всяких ништяков тысяч на семь. Десятку осилим. Мужик, ты только дай мне зеленый свет. А там, мы уже разберемся.
Стрешнев опять долго смотрел на меня, словно что-то решал. Наконец, произнес.
– Ты, боярский сын, ужо поди. Как решу, тебе сообщат.
Я поклонился в пояс и вышел. Так и не понял, в плюсе или нет.
Домой ехали в расстрепанных чувствах. Точнее, в сложных чувствах были мы со Степаном. Казаки ехали весело, кричали что-то проходящим девкам. Хорошо им.
Вечером Степан часа на два исчез. Когда появился, сообщил, что был он у подьячего, что в приказе уже много лет служит, наши интересы блюдет. Так вот, от того подьячего он узнал причину неопределенного ответа Стрешнева. В Приамурье толкали своего человека Милославские. Стрешневу же он изрядно не нравился. Но ссорится с могучим кланом он не хотел. Потому и колебался до самого вечера. А вечером-то и написал грамоту на воеводство. Для меня. Ура! Мы победили!
Грамоту о моем назначении мы прождали еще две недели. Назначает, конечно, глава приказа. Только жалует мне воеводство царь-батюшка. Поскольку этот батюшка всем батюшкам батюшка, быстро он не делает. И то, все говорили, что все случилось «в один миг». Получил я от приказного дьяка и наставление, с приказанием приводить людишек «под высокую государеву руку», торговлишку с богдойцами вести и прочий обычный бред. Почтительно выслушал, чинно вышел. И только покинув Кремль, остановил коня и попросту заорал. Ни о чем! Эмоции выпустил. Проходящий мимо мещанин шарахнулся в сторону. Стрельцы взялись за бердыши. Но мне было фиолетово. Вышло!