Кузница №1

А-ский В.

КУЗНЕЦЫ

Николай Дегтярев Солнце — пламенный кузнец — У пылающего горна: Каждый день кует задорно Золотых лучей венец. Город — кузница идей: Будит к творчеству людей; В синей блузе новый разум Перестроит землю разом. Разве мы не кузнецы? Озаренные работой, Мощно, с удалью-охотой Песни шлем во все концы. Смело в «Кузнице» куем Нашу волю, мысли, чувства: Пролетарское искусство Коллективно создаем.

«Иду далеко по полям…»

Николай

Полетаев Иду далеко по полям По желтым обгоревшим нивам. Дорога тянется лениво… Трещит сожженная земля… Влачатся ноги тяжело И так дорога бесконечна, Что кажется: я буду вечно Итти в родимое село. Ко лбу прилипли волоса, Истома и усталость в теле… Ой! Как от зноя побледнели Вы, голубые небеса. И, только облачко, как я, Томится в синеве слепящей И в этой тишине гремящей Оглохла самая земля. Ой, тучка, тучка, разростись И стань тяжелой, черной тучей, Чтоб этот блеск глаза не мучил, Сокрой сияющую высь. Пусть гулко прогрохочет гром И ветер бешеный сорвется, И пыль дорожная завьется И темно станет все кругом. Пусть молния вдруг полоснет Ножом сверкающим по тучам, И дождь отрадный, дождь гремучий, Веселый, проливной польет. Пусть все отрадней, все напевней Журчит, поет, звенит вода… По холодку скорей туда… Приду… в родимую деревню.

ЗИМНЕЕ

С. Обрадович Расчесывая кудри рыжие, Трубит в заводский рог Восток… На каждую овьюженную крышу Наброшен розовый платок. Сугробы — тесаные розвальни; — К воротам за ночь нанесло… Повисло, неподвижное к морозу, Над кровлей сизое крыло. Узорным ожерельем свесило Огнистый иней на плетне… Как звучен в улице, как буйно-весел На солнце ранний скрип саней… Один, закутан в клубы дымные, Завод угрюм, сутул в плечах; Но радостнее творческие гимны В его размеренных речах!..

ВЕТЕР

В. Александровский О, какой-же пройдоха расторопный Этот ветер свистящий в уши, Разворачивает снежные копна, Ледяные постройки рушит. От равнины земной до небесной Винтовые лестницы крутит: Видно — здесь ему скучно и тесно Пролагать по снегам перепутьи. Сосны сняли пуховые шапки И закланялись в снежные ноги, Он же, выхватив игол охапку; Улетел хохоча без дороги… — Слушай, путник! Охай, не охай, Если слаб, — все равно задушит… О, какой же беззаботный пройдоха Этот ветер, свистящий в уши…

ОТРЫВОК

Семен Родов

(Из поэмы «Октябрь»)

Тучи, тучи словно соколы Зоркой стаей стыли около, Да в ночи пожары прядали Под удушный запах падали, Да с гуденьем, с воем, с посвистом Смерть неслась в дожде покосистом, Да глядел очами полыми Город в яростное полымя.

НА ФРОНТ ТРУДА

Мих. Герасимов Солнца изранили жилы Сотни снежных пуль, Но ты не застыло — Бьется огненный пульс. Солнце,

довольно в постели Под синей ватой спать! Звонко кличут капели Землю лучами копать. От зимнего угара Солнце на фронт Труда! Ждет твоего удара Льдов порыжевших руда. Сверкай по придорожью Рубанком золотым, Развей с весенней дрожью Опилок светлый дым. Строгай поля и крыши, Печаль с угрюмых лиц, Взлетайте стружки выше От солнечных ресниц. В колодцах улиц узко Размашистым рукам И вздрагивает мускул По снежным верстакам. Теши тесины тела, Сучки сухих сердец, Чтоб жизнью закипело Все под его резец. Взрезай земную залежь, Нарывы старых дум, Пролей в лесные дали Свой светлоструйный шум. Сочись по жилам сила Стволов и ковылей, Сверкай, сияй светило Над таинством полей! И все, кто юн и молод, Вздымайте сгоряча, Свой раскаленный молот На огненных плечах. О солнце, выше взлеты, Разбрызни лед литой! О снеговые соты Кувалдой золотой! Чтоб творчеством одетый Горел в глазах огонь, Коловоротом света Сверли людскую сонь! Пролей лучей Ниагары Солнце, на фронт Труда! Ждет твоего удара Живых сердец руда.

МАРСЕЛЬ

Мих. Герасимов

Морской ветер, с крепким запахом водорослей и тубероз, порывами налетал на Марсель. Он то хоронился где-то в морских пучинах, то внезапно и с разбегу бросался с необ'ятных водных полей на город, ощупывая тысячами влажных пальцев здания и людей, как-бы выбирая жертву; а по бесчисленным фонарям города пробегала нервная дрожь. Вот он обнял хрупкую фигурку девушки, прошептал что-то необычное, но невнятное в ее юбках, растрепал озорными пальцами пряди светлых неюжных волос под убогой исколотой шляпкой, и втолкнул ее в дверь.

Она вошла в Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.

Пряный и терпкий запах абсента, ликеров и вин, гудение голосов, руготня матросов, шипение огромного никелированного кофейника, похожего на вертикальный цилиндр машины, дым от трубок с крепким алжирским табаком, примагниченный к потолку, все это остро и зло плеснуло в вошедшую девушку, минуту тому назад трепыхавшуюся птичкой в седых лапах морского осеннего ветра и искавшую уюта от него.

Не успела она присесть к мраморному столику с синими жилками, как над ней согнулась, на подобие якорного рога, высокая фигура матроса, с широкими раструбами штанов. Он стиснул ее пальцы рукою сучкастой и крепкой, как узел морских цепей.

— Думал, не придешь, Марсель, вон какой веселый зюд-вест разыгрался, — дружески сказал он.

— Если-бы он превратился в безумный самум Сахары, я и то была бы здесь, — возразила она коротко, но восторженно.

Она нервно достала пачку газет из-под кофточки на груди и передала ему.

Он развернул «Французского Коммуниста» и жадно, как голодный в хлеб, вонзился в строчки глазами, из'еденными солеными брызгами океанских ветров.

Марсель впитывала окружающее глазами, похожими на две большие капли морской воды, спокойными и созерцательными, как будто в них скрывалась вся таинственная глубина моря и вся величавость его.

Гудело продымленное кафе. Голоса мужские и женские, грубые и высокие переплетались и кружились, как неумолкающий гомон птиц и зверей в тропическом лесу. И было странно видеть здесь, что этот матрос, такой же грубый и бранный, как и все другие матросы любой страны, так жадно глотает букву за буквой, небольшой и плохо отпечатанной газетки, чудесное и необычное откровение, несущее счастье всему человечеству.

Еще полгода тому назад он безумно и упоительно кружился здесь в пьяном вихре, где тела других матросов переплетались, качались на дымных нитях пряного тумана, как в морской зыби, слюняво, извергая неумолкающую брань самую отборную и бесстыдную, которая когда-либо слетала с языка. Они лезли гурьбой наверх по скрипучей лестнице, хрупко прогибающиеся ступени которой плакали и стонали под их шагами. Полдюжины продажных женщин переходили из об'ятья в об'ятие, выскальзывали из рук, как большие розовые рыбы.