Кузница №1

А-ский В.

Душа горящая облита Звенящим валом мятежа.

Но побеждая механические силы завода, пролетарий понимает, что только в процессе трудовой жизни завода он может и дальше черпать свою мощь. И рабочий начинает любить завод. Он любит гармонию его звуков, красоту его красок, мощь и силу завода. И еще любит пролетарий завод за то, что он вдохновляет его на песни борьбы и на самую борьбу.

Стал каждый пламенным баяном Кующих звонов, красных струн, Грозою вскрыленным титаном, Зари грядущего — трибун.

Здесь, на заводе рабочий-поэт окреп, здесь получил он завет: «Куй, кузнец,

не эту сталь», под звуки стопудового молота научился он ковать «железные цветы».

Я не в разнеженной природе, Среди расцветшей красоты, Под дымным небом на заводе Ковал железные цветы.

Здесь у рабочего рядом с образом пролетариата, класса борьбы и действия, — исполина, шагающего «через моря, через долины», появляется образ завода в качестве организующей силы борьбы. Труба завода это — «посох исполина в его мозолистой руке». Пролетариат

Трубой заводской искры сеет В сердца рабочих и крестьян.

И эти искры не пропадут во тьме, они не распылятся бесполезно под ветром революции:

Мы знаем — пламя скоро взреет Над далью чужеземных стран.

Пролетарий давно оставил за собой чувство одиночества, которое охватило его в первое время его пребывания на заводе. Он знает, что во всех уголках мира есть его братья рабочие, которые «вздувают горн рабочим гневом коммунистической мечты», чьи горящие души облиты «звенящим валом мятежа». За искрами заводской трубы, которые пролетариат рассыпал по всему свету, Герасимов провидит уже, как

Горит немеркнущею славой Свободы мировой восход.

Пролетариат, начав борьбу за свое освобождение, должен довести ее до конца, должен победить старый обанкротившийся буржуазный мир. И Герасимов, как пролетариат, знает, что эта победа близка, что она неотвратима, что

… Красный флаг Коммуны Над миром будет пламенеть.

Эта бодрая уверенность в торжество рабочего дела с особенной силой прорывается в заключительном стихотворении книги Герасимова:

Мы победим; клокочет сила В нас — пролетариях всех стран — Веками скрыто, что бурлило, Воспламенилось, как вулкан.

…Таковы мотивы творчества Михаила Герасимова.

Определенность поставленной в этой небольшой статье задачи не позволила нам коснуться особенностей интересной техники Герасимова, достоинства и недостатки которой имеют быть разобранными в отдельной статье о технике пролетарских поэтов.

М. Артамонов. Земля Родная. Стихотворения. Государственное Издательство. Петроград. 1919. Стр. 128, цена 6 р. 50 к.

В. А-ский

М. Артамонов — не новичок в литературе. Его стихи появлялись в дореволюционное время на страницах Миролюбовского «Ежемесячного Журнала», на столбцах рабочей газеты «Правда», а в последнее время на столбцах Иваново-Вознесенского «Рабочего Края».

Сын народа, оторванный от родной деревни условиями жизни, М. Артамонов принял, но не полюбил города с его вечным движением, заводами, машинами. Понимая всю красоту творческих достижений города, он невольно тянется из фабричного дыма к зеленым лугам, «в тихополье, на раздолье», где

Лютики весенние, Луговой наряд, В золотом цветении Как огни горят.

Почти все стихотворения М. Артамонова, где он воспевает природу, деревню, полны гармоничности с окружающим, написаны «под песню»:

В небе зорька алая Золотом ткана, Ночь прокоротала я Девушка

одна.

С душой несомненного художника, М. Артамонов все же не своеобразен в своем творчестве. Его краски заимствованы частью из старой народной поэзии, частью из революционных поэтов крестьян — Орешина, Ширяевца и чаще всего Клюева. Иногда эта заимствованность доходит до простого подражания, как, например, в стихотворении «Пляс», написанного на мотив общеизвестного «Камаринского»:

Ах ты, милая, красавица моя, Ты пройди-ка, да смени-ка ты меня — Проплыви-ка да пристукни каблуком, Не печалься, не кручинься ни о ком. Что печалиться, напрасно горевать: Будем весело до вечеру гулять.

Хотя стихотворение и носит заглавие «пляса», но это не обязывает писать на старые мотивы, тем более уже такие затасканные, как «Камаринский». Можно, конечно, вливать вино и в старые меха, но только тогда, когда это вино лучшего качества, чем было прежде. В данном же случае этого нет.

Все же, несмотря на перегруженность деревенских настроений, М. Артамонов не отрицает города. Он знает, что город в строительстве новой жизни стоит на первом месте. И когда он возвращается к современности, он видит перед собой «Окраины», «Заводы», «Кузнеца», «Ткача». И это расслоение поэта чувствуется на протяжении всей книги.

В общем же от книги веет Малявинскими бабами, антоновскими яблоками, безбрежностью полей.

Книга не дорогая. Было-бы лучше, если бы не было такого безвкусного рисунка на обложке.

В. Львов-Рогачевский. Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин. Т-во «Кн-ство писателей в Москве» 1919, стр. 192. Цена 28 руб.

С. Оленин

Бывают разные книги и различны их судьбы. Бывают книги, которые играют фонтаном солнечных, ярких мыслей и образов, книги, которые плугом вспахивают новь настоящего, книги, которые, как динамит, взрывают отвердевшие скалы прошлого и прокладывают пути грядущего; и бывают книги нудные, как зубная боль, книги, чьи мысли затасканы и затоптаны, как серый асфальт мостовых, бесполезные, как отработанный пар, — книги глупые и просто скучные. Книга Львова-Рогачевского не совсем глупая, но уже наверное скучная. Увы! Она тоже писалась в «проходном дворе», или, вернее, у окна в «проходной двор», в душной комнате, где не веют ветры стихий, а дуют сквозняки затхлых идей. Львов-Рогачевский такой же суриковец от критики, как Ганшин или Кошкаров — суриковцы от поэзии. Однообразно тянутся по измученным кротовым ходам и переходам благонамеренные мысли вчерашнего и позавчерашнего дня. Благонамеренные мысли суть мысли констатирующие. Указующим перстом благонамеренные мысли тыкают в давно всем известное, но беспомощны перед выводами, которые несет новая страница русской и, быть может, мировой литературы. Но благонамеренные мысли суть также мысли благожелательные. Покровительственно и свысока похлопывает критик пролетарских поэтов: «ай-да хорошо, чумазые. Правда, то, что вы написали еще очень малого стоит, вам еще далеко до хорошей, старой литературы; но авось какой-нибудь толк из вас, может быть, выйдет». Уж воистинно: избавь нас от друзей, а с врагами мы сами сладим. Но хуже всего, когда Львов-Рогачевский перестает констатировать факты и «тужится» установить нечто свое, проникнуть в суть вещей. Не будем останавливаться на всех недоуменных вопросах, которые у нас возникли при чтении книги почтенного критика. Зададим ему только несколько вопросов: 1) Почему пролетарские поэты — поэты городских окраин? Пролетарские поэты давно уже со всем рабочим классом стоят в центре жизни и, возможно, в центре русской литературы. При чем тут окраины? 2) Какую это такую Джиоконду Леонардо-да-Винчи воспевает т. Герасимов в своей поэме «Монна-Лиза» и какую такую проститутку воспевает он в той-же поэме? Уж, воистину, не разберешь, где Джиоконда, где проститутка и при чем тут поэма Герасимова? 3) Почему свободный стих есть стих Уитмана и Верхарна, хотя бы им писали Гейне, Гете, Шиллер и др. задолго до первых поэтов? 4) Что это значит «венчать один стиль с другим». Если это значит, что некоторые значительные по своему об'ему поэмы пишутся разными метрами, как напр. у Александровского, Родова и др., то не постарается-ли критик указать, почему нельзя «венчать» этих разных ритмов? Но довольно вопросов: от них скучная книга не станет менее скучной.