Квантовая теория любви
Шрифт:
Ранен? Убит? Неужели мне суждено погибнуть в этой высокой траве?
Вывернув руку, я пощупал спину. Вся ладонь в крови, но боли я не ощущал.
Рядом со мной вдруг обнаружился окровавленный ботинок. Ошметок оторванной ноги торчал из него.
Так вот чем меня ударило, понял я. А сам я не ранен, это не моя кровь.
Куда-то делся Ежи — его больше не было рядом со мной.
Наша самоубийственная атака продолжалась. Я мысленно попрощался с родными, с Лоттой и поднялся на ноги.
Рыжая дымка заволокла поле брани. Троих солдат передо мной
Я сделал несколько шагов и споткнулся о тело.
Это был Петр Борислав, точнее, то, что от него осталось. Он был разрезан вдоль пополам, левая часть отсутствовала. Сердце висело на ниточках ближе к ноге, одна рука валялась в нескольких метрах.
С ужасом и отвращением я отвернулся.
Вокруг рвалась шрапнель. Взрывы слились в один оглушительный рев.
Лейтенант Найдлейн припал к земле рядом со мной. Он весь трясся.
— Следуй за мной, — прохрипел он. — Здесь неподалеку их пушка на позиции. Надо ее захватить.
Он указал на купу деревьев в сотне метров от нас. Из-за мешков с песком торчал ствол.
— Нам надо подползти поближе и как следует все рассмотреть. С другой стороны тоже подойдут наши. Возьмем русских в клещи.
Мы поползли по-пластунски и в густой траве наткнулись на удобную канаву. Пули так и свистели над нами — обе стороны вели интенсивный огонь. Во встречное наступление русские не пошли, и кое-кто из наших ворвался к ним в окопы. Завязалась рукопашная.
Но большая часть наших войск оказалась рассеяна по лугу. Все основы тактики, которым нас учили в мирное время, забылись, приказы командиров не доходили до подчиненных, каждый был сам за себя.
За исключением меня. Мне офицер дышал прямо в ухо. С ужасом я услышал приказ: высунуть из травы голову и оценить положение.
Да он рехнулся! Зачем так искушать судьбу? Это же просто чудо, что нас до сих пор не убили! А стоит мне приподнять голову, как ее просто снесет.
— Выполнять приказ, Данецкий! Какие вы, евреи, трусы! Как бы нам из-за вас не проиграть войну!
Такого я вынести не мог.
— Это из-за вас, болванов австрийцев, мы все проиграем! — выкрикнул я в ответ. — Вы только и умеете, что танцевать вальс и штрудели жрать! Откуда вы взяли, что победите русских? А с виду вы такие храбрые!
Мы лежали, припав к земле, и прожигали друг друга взглядами. Слова мои крепко задели лейтенанта.
— Данецкий, ты будешь наказан.
— Жду не дождусь, — ответил я. — Если только останусь жив к концу дня.
— Выполнять, Данецкий!
— Да будет вам, лейтенант!
Найдлейн вытащил пистолет и приставил к моей голове.
Если перед человеком встает выбор, умереть прямо сейчас или хоть несколькими секундами позже, он обязательно ухватится за второе. Вот почему люди выбрасываются из окон горящих зданий: вдруг Бог успеет смилостивиться, пока летишь к земле, и ты останешься жить. Пусть покалеченный, пусть с переломанными костями. Надежда затемняет рассудок.
Я набрал в грудь воздуха и приподнялся. Шквал пуль тотчас срезал вокруг траву. Но ни
Найдлейн засмеялся.
— Ну что, еврейчик, жив? Что видел?
— Мы от них меньше чем в тридцати метрах, лейтенант. Только высокой травы дальше уже нет. Голая земля. Что будем делать?
Лейтенант задумчиво пощипал усы.
— Жди здесь, — сказал он наконец и уполз в траву.
Мне показалось, прошла вечность. Хотя на самом деле лейтенанта не было несколько минут.
— Отлично, — задыхаясь, произнес он. — Слева от нас Хаусман и Ковак, за ними Водецкий и Ролька. Когда у русских кончится боекомплект, мы на них кинемся. Застрелим их прямо в их логове. Захватим плацдарм. И будем палить по ним из их же орудия.
Мы подождали. Скоро лейтенант кивнул мне.
Мы вскочили на ноги и бросились вперед. Смутно помню, что и другие бежали рядом с нами. Но у вражеской позиции с нами оказался один Ковак.
Русских было трое. Они не ожидали нападения. Мы убили их. По выстрелу в голову — и мы уже карабкаемся через мешки с песком. Тут-то в Ковака и угодила пуля — на ту сторону свалилось уже его безжизненное тело.
Нам вдвоем позицию было не удержать никак, и Найдлейн превосходно это понимал. Несколько выстрелов в замок орудия — хоть из строя его вывести, — и мы мчимся к ивняку. И надо же, лейтенант споткнулся о корень. Стоило ему замешкаться, как его тут же ранило в ногу.
Мне бы полагалось ему помочь… но я несся во весь дух. Найдлейн хромал вслед за мной. Добежав до кустов, я рухнул на землю.
Вторая пуля попала лейтенанту в спину, но он не упал. Еще одна пуля пронзила его насквозь, из раны в животе хлынула кровь. Вот тут он свалился. И пополз.
До зарослей оставалось метров десять, когда ему пробило голову и он упал лицом в траву. Ноги и руки еще подергались, но скоро замерли.
Безжалостная бойня продолжалась битых два часа вдоль всей реки, в лесах и в полях. Целые полки были обескровлены, сотни храбрых офицеров отдали жизнь не за понюх табаку — приказ атаковать равнялся смертному приговору. Луг был усеян воронками и обрывками сине-серого обмундирования. Оторванные руки продолжали сжимать винтовки. Вокруг валялись куски человеческого мяса, к небесам неслись стоны раненых.
К десяти утра русская пехота перешла в наступление и прорвала линию обороны Двенадцатого корпуса слева от нас. Наконец мы получили приказ отходить.
Началось повальное бегство. Русская артиллерия не смолкала.
Я видел трупы шести наших барабанщиков, выложенные как по линейке, глаза и рты широко открыты, барабаны аккуратно поставлены рядом, словно ребенок играл с оловянными солдатиками. Не знаю, что их убило, что вдруг так ужасно состарило их лица.
Мы бежали несколько километров, будто стая обезумевших кур, пока за нас не взялись офицеры и не последовал приказ построиться. Тут я натолкнулся на Кирали. Форма на нем была чистая-чистая. Я спросил, где он прятался. Кирали лишь улыбнулся и подмигнул.