Квантовая теория любви
Шрифт:
— Если дослужишься до офицера, отец отдаст ее за тебя.
— Разве такое возможно? — сомневаюсь я.
— Как знать. Из евреев вышло немало блестящих офицеров. Если стараться, можно сделать карьеру.
Краем глаза вижу, как в сад врывается Мрожек, начальник полиции Уланова. Он весь в поту. Наверное, бежал через все местечко. Он быстренько опрокидывает рюмку, затем встает на стул и просит тишины. Квартет замолкает, вокруг собираются гости. Торжественным тоном Мрожек провозглашает, что только что получил телеграмму из Вены. Убит наследник
Слезы не дают начальнику полиции говорить.
Поднимаются крики. Слышны возгласы: «Сербы заплатят за это!»
Лотта смотрит на меня, в ее глазах тревога. Ясно ведь, что все это значит для нас с Ежи.
Наш отъезд из Уланова проходил в такой суете, что увидеться с Лоттой наедине у меня не было никакой возможности. Правда, несколькими словами мы обменяться успели.
— Для меня неважно, дослужишься ты до офицера или нет, — сказала она. — Главное, возвращайся живой.
Ее слова стали для меня оберегом. Именно они сохранили мне жизнь, когда вокруг сгущался мрак и смерть подступала вплотную.
Нас, тринадцать вчерашних мальчишек, провожали на войну с таким почетом, словно мы уже победили. Никто не думал, что бои затянутся надолго. Мы собирались преподать сербам урок и через месяц вернуться домой. Когда мы на лошадях ехали на станцию в Рудник, вдоль дороги рядами выстроились люди, хлопали и кричали «ура!». Все Штейнберги высыпали на улицу и махали нам на прощанье. Я, австрийский солдат, был так горд, что иду на войну, — один Бог знает почему. Проезжая мимо Лотты, я выпрямился в седле и отдал ей честь.
— Я буду ждать тебя, Мориц, пиши! — крикнула Лотта и прижала ладонь ко рту.
Краем глаза я увидел, как отец сердито выговаривает ей.
Мы с Ежи попали во Вторую Австро-Венгерскую армию. В поезде, направлявшемся в Сербию, мы услышали, что Россия объявила Австрии войну. Для доброй половины частей сразу же последовал приказ следовать в другую сторону, в Галицию, но в связи с мобилизацией железные дороги оказались забиты, и мы добирались до места назначения целых четыре недели. За этот срок Германия объявила войну России, Британия и Франция — нам, прошли первые ожесточенные битвы, а мы все ехали. Или шагали. То, что казалось небольшой стычкой у нашей южной границы, обернулось полномасштабной войной, и Уланов очутился в самой ее гуще.
Представь себе, Фишель, — я, Петр Борислав, Франц Кирали и Ежи Ингвер сидим рядком и дожидаемся приказа лейтенанта Найдлейна, век бы его не видеть. Светает. Мы измучились и пали духом: за плечами ночь тяжкого изнуряющего труда, на который мы вызвались «добровольцами», уж лейтенант постарался. Призраки этой ночи будут долго преследовать нас. Другие-то хоть выспались. Кирали ругается, что все из-за меня, но, по правде, сам он виноват не меньше. Вот Ингвер и Борислав получили наказание ни за что ни про что. За громкий смех.
Видишь ли, когда поезд привез нас из Сербии обратно, мы еще три дня
Кирали стал роптать первым.
— Нужен привал, лейтенант! — заорал он на своем ужасном немецком.
Лейтенант Найдлейн глянул на него через плечо и поморщился.
— Прекратить нытье! Это же просто легкая прогулка. Все живы-здоровы. Глядите молодцами!
— Ничего себе легкая прогулка! Который день топаем и топаем! — простонал Кирали.
— Молчать! — рявкнул лейтенант. — К закату нам надо выйти к фронту. Третьей армии срочно нужно подкрепление. Скоро тем, кто устал от безделья, найдется занятие.
— Помните, ребята, Венская Колбаска раз уже пообещал нам такое, и что из этого вышло? Мы битых десять дней проторчали на поле среди коровьих лепех, пока не подошел поезд, — прокричал я на польском.
Ежи и Петр громко расхохотались.
— Что такое? — сердито спросил Найдлейн.
— Ничего, лейтенант, — ответил я.
Понимаешь, Найдлейн не говорил по-польски. Кирали тоже. Нашлась-таки светлая голова, которая решила, что в каждой воинской части должны быть представлены разные национальности, пусть общаются между собой. К тому же части, состоящие, например, только из чехов или румын, легко могут взбунтоваться. Додумались, нечего сказать. Офицеры-то были в основном из австрийцев, они не понимали доброй половины своих солдат, а те не понимали друг друга.
Ну, Найдлейн и решил показать нам, кто он, а кто мы. Только мы это потом поняли. А пока чем ближе мы подходили к фронту, тем громче слышался рев автомобильных двигателей. Мимо нас в тыл проехал крытый грузовик, набитый ранеными, промелькнули за грязными окошками их бледные, отрешенные лица. За первой машиной последовали еще, потом непрерывным потоком потянулись повозки, телеги, конные платформы, и на всех лежали раненые — с воздетыми в небо перебинтованными культями, с обожженными лицами.
Сколько же их? Что происходит? Мне стало не по себе.
Из леска, что был прямо перед нами, поодиночке, с трудом переставляя ноги, брели солдаты.
— О господи, — выдохнул Ежи, когда мы подошли поближе, — ты только на них посмотри.
Это были ходячие раненые, в окровавленной грязной форме, с трясущимися головами. Устремив к далекому горизонту широко открытые глаза, они торопливо ковыляли, лишь бы поскорее оказаться подальше от этого места.
Куда это они, подумалось мне, почему они не в полевом госпитале?