Квантовая теория любви
Шрифт:
— Наверное, переполнен, и они идут к ближайшей станции, — ответил на мой невысказанный вопрос Ежи. — Где она, кстати?
— Кажется, где-то рядом. Иначе им просто не дойти, — пробормотал я.
Не в силах двигаться дальше, некоторые солдаты валились прямо на обочину. Из открытых ран сочилась кровь.
Чем ближе подходили мы к лесу, тем гуще становилась толпа раненых. Что меня поразило, повязок не было ни у кого, несчастных явно бросили на произвол судьбы. Один упал лицом в грязь неподалеку от меня. Я кинулся помочь — но окрик лейтенанта вернул меня в
Тут-то Найдлейн, видимо, и решил, что мы достойны наказания.
К концу дня, когда мы стали лагерем в лесу и почистили ружья, лейтенант вызвал нас в свою палатку. Перед ним на складном столе лежала расстеленная карта.
— Вот и вы, ребята, — улыбнулся Найдлейн, в упор глядя на меня. — Должен сказать, Данецкий, меня глубоко тронула забота, которую вы выказали по отношению к соотечественникам. Что ж, сегодня вам выпадет возможность сполна проявить ее. Вы четверо направляетесь добровольцами на ночную смену в полевой госпиталь в Рогатин. Там катастрофически не хватает людей. Когда они обратились ко мне с просьбой, я сразу же подумал о вас. Учтите, это не наказание, а важная и почетная задача. Правда, вы вымотаетесь перед завтрашним сражением, ну да ничего. Моральный дух у вас на высоком уровне.
В лесу по пути в Рогатин мы на каждом шагу натыкались на отступающих. Никто не знал ни что делать, ни куда идти, бедняги просто спасались бегством. Впервые я столкнулся с войной, и она сразу предстала предо мной во всей своей неприглядности и бестолковщине.
Откуда-то сзади выехал на лошади кавалерийский капитан и хриплым голосом призвал всех прекратить панику и идти к реке на перегруппировку. Некоторые не послушались. Тогда капитан сорвал с плеча карабин и выстрелил одному из бегущих в спину. Солдаты замерли.
— Стоять! Прекратить панику! — эхом отдалось в лесу.
Люди в изнеможении попадали на землю.
— Что случилось? — спросили мы у солдата, присевшего под грабом.
— Злота Липа. Отсюда километров двадцать на восток. Там была бойня. Мы шли густой цепью, никого на нашем пути, и хорошо продвинулись, как откуда ни возьмись показались русские. Это все равно что попасть под паровой каток. Два дня мы держались, но русские лучше вооружены и по крайней мере в два раза превосходят нас числом.
У этого солдата был затравленный вид, словно у отбившейся от стада овцы. Как и у всех тех раненых, что мы встретили сегодня. Что такое они видели на поле сражения?
— Снаряды дождем падали нам на головы, — тяжело дыша, продолжал солдат. — Несколько минут — и целого полка как не бывало. Словно мух прихлопнули. Все поле в лужах крови и кусках тел. Тут только и остается спасать свою шкуру. Но самое страшное — крики и стоны. От них никуда не деться. Драпаешь — а они звучат у тебя в ушах.
Если у нас и оставался еще юношеский задор, то уж после того, что мы увидели потом… Какой уж там боевой дух. Война сразу явила нам самую дикую свою сторону. Снаряд — он такое с человеком делает…
Временный полевой госпиталь размещался в деревне Рогатин в католической церкви Петра
Сперва мы пытались оказать помощь всем, но сестры быстро растолковали нам, что следует делать. Ходячих отправлять восвояси. Принимать только тех, кто нуждается в немедленной помощи, да и то не всех. Безнадежных не брать. А что было делать. Времени мало, людей мало, медикаментов не хватает. Скончавшихся выносили на носилках на кладбище, где местные вырыли большую братскую могилу. У ямы постоянно молился священник. Время от времени приезжала повозка, некоторых раненых увозили в Лемберг, освобождая место для новеньких.
Лавки в церкви были сдвинуты на одну сторону. Коек было всего двенадцать, так что большинство лежало прямо на полу плечом к плечу, не протиснешься. Темно, солнечный свет лился только в окошко с западной стороны, его лучи ярко освещали одного-единственного солдата, заключая его, словно некое чудо, в светящийся ореол, который сразу бросался в глаза. Потом солнце стало клониться к закату и луч света тоже стал перемещаться, высвечивая то одного раненого, то другого, будто сам Господь указывал, кому жить, а кому умирать.
Прошло несколько часов, и я притерпелся к запаху разъятой плоти и стонам раненых — моим неизменным спутникам на ближайшие несколько лет, как окажется. В сумерках мы зажгли свечи. Сестры милосердия без устали промывали и перевязывали раны. Канонада вроде бы стихла — как вдруг грохнуло куда ближе, чем прежде. Русские наступали — это заставляло нас пошевеливаться. Руки и спина болели, в горле пересохло. Фляга моя давно опустела — последние капли воды ушли на то, чтобы смочить губы умирающим. Только у Франца Кирали еще оставалась вода, но он ни с кем не хотел делиться и посылал всех к черту. Как любой батрак, Кирали работал размеренно и неторопливо, чтобы сил хватило надолго. Пусть другие поспешают.
А мы старались поскорее загрузить конную платформу ранеными, чтобы отправить их на запад. Мы с Бориславом несли солдата с оторванной ногой, и тут рядом грянул взрыв, сотрясший землю. С крыши церкви посыпалась черепица. Мы инстинктивно присели за платформу, а солдат обезумел и, выкрикивая «отступление, отступление», с необычайной силой оттолкнул нас и поскакал по улице на единственной ноге. Когда мы вернулись в церковь, все носилки оказались пусты: ужас заставил людей уползти под покров ночи. Тела, казавшиеся недвижимыми, исчезли. Что же довелось пережить этим людям, если близкий разрыв снаряда поверг их в слепую панику?