Квартира (рассказы и повесть)
Шрифт:
— Я теперь управленческая, можно сказать, начальство, с работягами не знаюсь. Ой, Серьга! Какая у тебя куртка грязная! Сейчас только заметила. Захвати-ка её домой, прополощу хоть.
— Ну да, — отмахнулся Сергей, — не один час мыть. Ты лучше скатайся-ка нынче к родителям, попробуй батю расколоть.
— Да я уже маме позвонила, чтобы за Оленькой заехала, а я, — она помялась, — надо тут в одно место.
— Куда это? — насторожился Сергей.
— Ага! — Надюха рассмеялась. — Проверочка! Да нет, Магда просила заскочить к ней, что-то она там хочет мне показать.
Они вышли из затенённого двора на улицу. Яркое солнце висело над крышей противоположного дома, слепило своей предвечерней яркостью. Где-то тарахтели отбойные молотки, с Литейного
Надюха, глядя на него растроганно, с любовью, провела рукой по его лицу.
— В институт поедешь сегодня?
— Вряд ли. С институтом вообще, наверное, нынче не получится.
— Ой, Серьга, не бросай учёбу, год же пропадёт! Уже столько отмаялся, как-нибудь выкрутимся. Я готова день и ночь работать, только не бросай, Серьга!
И столько горячего, искреннего желания прозвучало в её голосе, с такой мольбой смотрела она на него, что Сергей согласился:
— Ладно, посмотрим. Зачёты, конечно, сдам. Осталось-то всего ничего. Третьего мая — диамат, "Роль труда" Энгельса. Говорят, у всех спрашивают.
— Ну вот видишь, — засияла довольная Надюха. — Да я ни капельки не сомневаюсь: всё ты успеешь, всё сдашь. Ты же у меня, — она понизила голос, и он прозвучал с ласковой хрипотцой, — вумненький, ми-иленький.
Тут, возле арки, они и расстались. Надюха пошла обратно в управление, где временно работала в группе снабжения. Сергей — на свою стенку, кончать раствор. Такой у него был закон: класть, пока из ящика не будет выбрано всё подчистую. Можно бы, конечно, вывалить остатки на леса, с лесов спихнуть на землю, как это делают иной раз каменщики, но Сергею всегда было жалко выбрасывать материал. И не потому, что он такой уж совестливый или сознательный, нет, тут, скорее, сказывалась хозяйская жилка в его характере, проявлялся рационализм будущего инженера: раз уж приготовили для тебя раствор, подняли на пятый этаж, пусти его в дело, тебе же выгодно, на сдельном аккорде, не повременно работаешь. Но точно так же ему было жалко выбрасывать раствор, когда работал и повременно, — было тут какое-то смутное чувство связи, слиянности его, Сергея, рук, ног, глаз с этой наращиваемой стеной, с дырчатыми красными кирпичами, с мастерком и раствором. Как будто не просто ведро или полведра неживого цементного месива выбрасываешь на свалку, а часть самого себя, часть своей не пущенной в дело жизни.
Нынче раствора оставалось ещё много, и Сергей взялся за него с весёлым ожесточением. Кирпичи так и замелькали в его руках. Он перешёл на ускоренную кладку: набрасывал раствору на пять-шесть, а то и восемь кирпичей и шлёпал их друг за другом, врастяжку. Такую кладку нельзя было назвать халтурой, допускалась нормами, но сам каменщик не мог долго вынести сумасшедшего темпа, сбивался с дыхания, с руки, стену уводило, кособочило — невыгодно было гнать с такой скоростью, на кладке выгоднее было идти средним шагом. Сейчас Сергею надо было крепко подумать, а раз крепко подумать, то и работу надо пускать вразгон, потому что как работается, так и думается — прямая связь. Хотя… думай не думай — сто рублей не деньги, это уж точно!
После разговора с Надюхой так тепло сделалось у него на сердце, такая щемящая струнка заиграла в душе, что, пока шёл до своего участка, пока лез по лесам на стенку, пока размешивал загустевший в ящике раствор, тёплая волна так и бродила в нём и сама собой складывалась в нём твёрдая вера в то, что будет у них квартира, а вместе с верой возникала как бы клятва перед самим собой: пластом ляжет, ни сил ни времени не пощадит, а сделает так, чтобы Надюха как можно меньше утруждала себя вечерними работами. У неё и
Две возможности имел он перед собой: занять и заработать. Насчёт займа всё было более-менее ясно, а вот насчёт заработка — сплошной туман. Иные запросто сбивались по двое, по трое, ходили вечерами — кто по квартирам, кто по гаражам, белили, красили, клеили обои, циклевали паркетные иолы, рыли погреба и смотровые ямы в гаражах, перекрывали крыши, А ему всё было некогда: после армии женился, кончил курсы каменщиков, родилась Оленька, поступил в строительный на заочное — с утра до ночи круговерть, не до халтуры. Дома, у тестя, все ремонты всегда сами делали, на пару с Надюхой, правда, и тесть помогал, тоже мастер на все руки, хотя сноровка, конечно, не та, да он вообще медлительный, тяжеловатый на подъём. Сергей с Надюхой побелку, поклейку обоев делали, а он уж всегда красил — с толком, с чувством, с расстановкой. В очках, в тапочках на босу ногу, в старом пижамном костюме, ещё кепку козырьком назад напялит и возит кистью. Сопит, бормочет себе под нос и язык высунет от удовольствия. Тёща, Ольга Трофимовна, бывало, терпит, терпит его художество, потом молча возьмёт кисть и, пока он на работе, быстренько докрасит полы или окна. А Сергей с Надюхой отлично срабатывались, особенно обои клеить ладно у них выходило: почти без слов, с одного взгляда понимали друг друга, и так ходко да красиво ложились полосы — одно загляденье.
У Сергея вообще руки золотые: и по газу, и по сантехнике, и по электрике, и плитку облицовочную кладёт — дома всё сам делает, а вот на заработки ещё ни разу не пробовал выходить. Теперь придётся: один путь заработать, потому что сколько ни занимай, а отдавать придётся быстро. Людям тоже денежки нужны не только завтра и послезавтра, но и сегодня, сейчас, так что как это ни будет огорчительно для Надюхи, а придётся, видно, перенести на будущий год зачётную сессию и экзамены и все силы бросить на квартиру. Только так, иначе не выходит.
Кончив раствор, он тщательно очистил ящик, оббил молотком и, собрав инструмент, сунул в свой рабочий чемоданчик. Кузичев и Мартынюк тоже уже сворачивались — рабочий день кончился уже полчаса назад, они тоже, видно, добивали раствор. Кузичев нынче поднялся выше всех, Мартынюк шёл за ним. Сергей приотстал из-за вызова в управление. Ну, два ряда — это, конечно, чепуха, завтра нагонит. Вообще, когда в бригаде не крохоборствуют, не подглядывают друг за другом косым взглядом и все вкалывают на совесть, то такая работа самое милое дело: и подмочь можно, когда человек отстаёт, и отпустить по срочному делу или за пивом, если тяжеловат с утра и требуется поправить здоровье. В кузичевском звене так и было заведено: ни сам Кузичев, ни Мартынюк, ни Сергей не крохоборничали, не заводили склок из-за двух-трёх лишних кирпичей — делили заработок поровну, хотя почти каждый раз при дележе Кузичев делал Мартынюку втыки за разгильдяйство: тот не промах был заложить за воротник, и из-за этого нередко случались в работе сбои. Но Мартынюк был хорош тем, что всегда чистосердечно признавался в своих грехах и так горячо и искренне ругал себя и клялся, что "завязывает", что Кузичев, чьё слово действительно было золото, молча, с отвращением плевался и лишь махал рукой.
Теперь, спрятав инструмент, они собрались все трое возле кузичевской стенки выкурить на прощанье по сигарете и ещё раз прикинуть глазом общую дневную выработку. Сергею же особо нужна была эта последняя перед расставанием минута, чтобы поговорить насчёт денег и халтуры. Он и начал без всяких околичностей: рассказал про кооператив, про то, кто как себя вёл в разговоре с ним в долбуновском кабинете, и сразу — к делу: попросил у Кузичева сотни две-три до осени. Кузичев, задумчиво смотревший на раскинувшийся перед ним город, перевёл на Сергея глаза — они у него были серые, льдистые, тяжёлые.