Квиллифер
Шрифт:
– Значит, лорд Стейн готовится к гражданской войне. И на чьей стороне?
– Он друг графини, ведь еще в прежние времена герцог состоял в союзе со Стейном. Лорд постоянный гость застольных пиров бастарда. Я ничего не знаю о его отношениях с нынешней королевой и существуют ли они вообще.
Я задумчиво посмотрел на бочки и другие припасы, которые поднимали на борт галеона в сетях, перекинутых через нок-рею над трюмом.
– Если Стейн намерен присягнуть королеве Берлауде, – заметил я, – ему нет нужды подниматься на борт боевого корабля, достаточно приехать в Селфорд из собственного поместья, что
Уттербак махнул рукой.
– К какой из партий принадлежит лорд-наместник? Вот в чем вопрос. Стейну могут позволить плавать свободно, в то время как меня бросят в тюрьму. – Уттербак нахмурился. – Как бы мне хотелось узнать мнение отца по этому поводу. Мне известно, что он хорошо относится к Клейборну и является одним из любовников его матери, но я не имею ни малейшего представления, достаточно ли сильна чувственная связь между ними, чтобы он вступил в ряды мятежников. – Он снова взглянул на галеон. – Интересно, захотел бы отец, чтобы я присоединился к Стейну на борту корабля?
– И что же в итоге, – задумчиво проговорил я, – посчитает Необходимостью великий аристократ?
– Ха. – Мои слова вызвали у Уттербака мрачную улыбку. – Секретарь становится дерзким, чтобы обратить слова господина против него.
– Господин ведет себя легкомысленно, – парировал я, – когда говорит о восстании в присутствии слуги. – Я шагнул к Уттербаку и зашептал ему на ухо: – Мы ничего не знаем о том, вспыхнет восстание или нет, потому что корсары заперли нас здесь, и мы не можем получить новостей с моря. Давайте возьмем лошадей и поскачем в Ньютон-Линн, я не могу представить, что экои заплыли так далеко на север, а там наверняка нас будут поджидать новости.
Уттербак бросил на меня оценивающий взгляд:
– Неужели ты настолько любишь риск? Или так мечтаешь о приключениях, что готов участвовать в восстании?
– Я только что все потерял, – ответил я. – Семью, состояние, будущее. Один принц не лучше и не хуже другого, если он будет щедрым к своим сторонникам.
Уттербак не сводил с меня внимательного взгляда.
– А ты готов к более серьезным испытаниям, чем в Этельбайте? Ведь, если начнется гражданская война, разграбление городов станет таким же обычным делом, как пятна на шкуре леопарда.
Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. И не нашел слов для ответа. Уттербак положил руку мне на плечо.
– Я тоже не настолько кровожаден, – сказал он утешительным тоном. – Тут нет никаких сомнений.
Он вздохнул, повернулся и тяжелой поступью зашагал по причалу обратно. Я присоединился к нему.
– В качестве одного из принципов своей философии Паломник предлагает бесстрастное подчинение диктату Необходимости – как первое из всех достоинств, – сказал Уттербак. – Поэтому я вручаю себя судьбе и буду продолжать участвовать в печальном и бесполезном посольстве, покуда Необходимость не вынудит меня сменить курс. – Он пожал плечами и оглянулся на меня. – И тогда я буду послушным сыном, а если не получится, стану послушным заключенным в тюрьме, коль скоро того захочет судьба.
– Как пожелает милорд, – сказал я. – Однако скромный секретарь хочет напомнить господину, что существует и другое
– О, всегда есть возможность уйти в монастырь! – Уттербак усмехнулся и насмешливо поклонился, взмахнув шляпой с перьями. – Хозяин благодарит секретаря и позволяет ему вернуться к недописанному письму с надеждой, что секретарь сохранит содержание нашей беседы в тайне.
Я поклонился:
– Конечно, милорд. Секретарь прекрасно понимает, что не стоит писать о достоинствах восстания в послании, доступном любому, кто пожелает его вскрыть и прочитать.
Но даже без пересказа разговора с Уттербаком мне пришлось снабдить письмо к Кевину очень длинным послесловием.
Рассказ о возможном восстании Клейборна я представил как один из слухов, гулявших в порту, точно так же, как и предположение, что «Неотразимый» готовят к войне – и вовсе не с корсарами. Если даже какая-то часть предположений окажется правдивой, то Этельбайт не сможет получить помощь будущей зимой, и едва ли кто-то ему посочувствует.
Я начал понимать, как мало мой родной город интересовал страну и какими незначительными и мелкими становились его тревоги на фоне интриг сильных мира сего.
Королевское посольство выехало в путь поздним утром, после долгого завтрака с гильдией аптекарей. Тучи закрыли небо, и в середине дня начался холодный дождь. Я взял с собой длинный плащ, позаимствованный, как и остальная моя одежда, из брошенного дома. Плащ из овечьей шерсти оказался очень теплым, а в его просторном капюшоне поместилась шапочка.
В целом я чувствовал себя неплохо, но пожалел, что не купил накидку из непромокаемой ткани. Дождь не прекращался весь день, и к вечеру путешествие стало по-настоящему отвратительным.
Мой новый гнедой мерин, Гренок, шедший иноходью, с легкостью отмахивал версту за верстой, и я получил бы от поездки удовольствие, если бы не бесконечный дождь. Я подкупил Гренка его любимой едой и утешал себя тем, что больше не должен сидеть в раскачивающейся карете, пусть и ценой дождя и холода.
Я не могу назвать себя прирожденным всадником и после первого дня едва ходил от боли во всем теле. Но путешествие продолжалось. Боль отступила, и у меня появилось ощущение, что между мной и мерином возникло понимание, пусть и основанное на подкупе.
Дорога Мавора находилась в лучшем состоянии, чем Прибрежный путь, но погода заметно усложнила наше положение. В течение пяти дней карета катилась вперед под дождем, большие колеса разбрасывали в стороны водяные струи, когда мы пересекали пруды, лагуны и фиорды. Периодически карета застревала в грязи, и тогда ее приходилось выталкивать на более твердую землю.
Наконец дорога начала подниматься в горы, по холмам с крутыми склонами, заросшими лиственными деревьями. Здесь состояние дороги стало хуже, и временами она полностью скрывалась под водой. Бухты и реки разлились между холмами, и, хотя берега некоторых соединялись мостиками, большинство приходилось преодолевать вброд, а стоявшая высоко вода все усложняла. Над дорогой возвышались старые замки, многие специально разрушили, привели в негодность и обратили в руины, чтобы помешать разбойникам в них укрыться. Вскоре Гриббинс и Уттербак снова начали чесаться, а я наслаждался ночлегом на свежей соломе.