Кыш и Двапортфеля: Повести
Шрифт:
— А зачем меня в школу отдали? Я самый маленький в ней! Меня дразнят Двумяпортфелями! Надо было написать в метриках, что я родился второго сентября, а не тридцать первого августа. Я бы ещё год ходил в сад и читать бы научился, — сказал я и тут же пожалел об этом.
— Так, значит, если бы ты тогда умел говорить, ты посоветовал бы мне подделать твои метрики? Тебе жаль, что ты в начале жизни не обманул государство? — тихо спросил папа.
Я замотал головой, потому что не помнил, чтобы у меня когда-нибудь появлялось такое желание.
Мама
— Митя, если ты кончил, то скажу кое-что я, — наконец вмешалась мама.
— Нет! — заупрямился папа. — Разговор далеко не окончен! Прошла целая школьная неделя, а в твоих тетрадках кляксы и какие-то червяки вместо прямых линий! У тебя, может быть, дрожит рука?
— Она как-то не двигается, — сказал я.
— А при разборке моей кинокамеры у тебя двигалась рука?
— Двигалась, — сказал я.
— Короче говоря, мне всё ясно, — заявил папа и после этого неожиданно потребовал, чтобы в течение завтрашнего дня Кыш был обучен не наливать на полу лужи.
— Митя! Пойдём подышим свежим воздухом, — вдруг предложила мама.
Это значило, что она не хочет, чтобы я присутствовал при её серьёзном разговоре с папой.
— Там холодно, — поёжившись, сказал папа.
— Надень пальто.
— Но оно на полатях.
— А ты достань. Пора, — сказала мама, и папе ко всему прочему пришлось доставать пальто, а мне снова держать стремянку.
Потом они ушли дышать свежим воздухом.
Кыш уныло лежал на матрасике. Он как будто чувствовал себя виноватым.
«Завтра привяжу его, когда пойду в школу, и так до тех пор, пока привыкнет не устраивать везде ералаш», — подумал я и посмотрел в окно.
Папа и мама не спеша ходили по скверику. Папа что-то горячо доказывал, размахивая руками.
Я сел за уроки и начал новую тетрадку. А Кыш встал за стул, стоявший перед моим столиком, и смотрел, как я вывожу пером чёрточки и нолики и макаю ручку в чернила. От любопытства он высунул язык, но не мешал мне. Наоборот, у меня получилось несколько очень ровных палочек с хорошим нажимом и было совсем мало клякс. Потом я учился читать по слогам.
Потом вернулись мама и папа. Папа сказал:
— Знал бы, никогда не стал бы есть пуд соли с этим человеком! Предатель дружбы!
— Всё-таки, по-моему, ты не прав, — сказала мама. — И пока не признаешь это, будешь злиться.
— Никогда! О-о! Никогда! — воскликнул папа и проверил мои тетрадки.
Перед сном я спросил, кто из его друзей оказался предателем дружбы.
— Дядя Сергей Сергеев, — сказал папа.
— Значит, выходит, пуд соли зря пропал?
— Ещё есть какие-нибудь вопросы? — сухо поинтересовался папа.
У нас была договорённость: для того чтобы не теребить папу каждые десять минут разными вопросами, я должен был их копить целый день и вечером задавать
— Что такое пигмей? — спросил я.
— На этот вопрос я отвечу завтра, — сказал папа. — Всё остальное ясно?
— А почему дядя Сергей Сергеев — предатель? Что он сделал?
— Станешь взрослым — поймёшь! — сказал папа. — И зря ты обижаешься на прозвище Двапортфеля. Прекрасное и очень редкое прозвище. Такие бывают только у индейцев. Помнишь, я читал про одного индейца? Его звали «Он Красит Волосы В Рыжий Цвет». Так что не обижайся.
— А у тебя в первом классе какое было прозвище?
— Булка. Меня звали Булкой, потому что я любил есть на уроках. Потом отвык. Ну, спи, — сказал папа…
ГЛАВА 21
Утром перед школой я так и сделал, как задумал: привязал Кыша. Поставил рядом миску молока, блюдце с водой и отрезал кусок колбасы.
— Не вздумай перегрызть веревку, — сказал я ему. — Мне тоже приходится как привязанному сидеть за партой по сорок пять минут. А переменки маленькие. На уроке, если повернёшься не так, сразу тебе замечание делают. И до звонка из класса никуда не выйдешь. Понял?
«Р-ры! Ничего я не понял. Иди уж, а то опять опоздаешь!» — сказал Кыш, и я пошёл в школу, но на этот раз не опоздал.
Мотор экскаватора завели без меня. Он пыхтел, пуская в небо синие колечки, а машинист прилаживал к стреле вместо ковша огромную железяку, похожую на бомбу…
В классе на меня сразу набросилась Снежка:
— Ты почему вчера от всех убежал и меня бросил?
— Кыш был голодный и очень набедокурил, — сказал я ей.
— Больше так не делай. Надо прощаться.
Когда начался урок, Снежка сказала мне:
— Давай поспорим, что я сейчас на уроке саблю проглочу и съем!
— А на что поспорим? — спросил я, даже не успев подумать, откуда у Снежки взялась сабля.
То, что их глотают некоторые люди, я знал из рассказов папы про цирк.
— На любое желание давай спорить, — сказала Снежка. — «Американка» называется такой спор.
Вета Павловна как раз в этот момент смотрела в другую сторону. Мы ударили по рукам, а Оля Данова, по прозвищу Ога, разняла наши руки.
Снежка вытащила из портфеля какой-то предмет, завёрнутый в жирную бумагу, и положила его на коленки.
— Может, не надо глотать на уроке? Подождём переменки, — шепнул я.
— Я позавтракать не успела, — сказала Снежка и достала кусочек булки. — С хлебом сабля вкусней. Ну, смотри!
Я раскрыл рот от волнения, а Снежка вынула из бумаги что-то ржаво-сине-серебристое, только без ручки. Она откусила кусок, пожевала и проглотила. Потом откусила ещё кусок и с набитым ртом сказала: