КЖД II
Шрифт:
— Да. Ты права. Но нельзя упускать рыбу, которая сама выскочила к тебе в руки.
— Нельзя упускать возможность погибнуть напрасно?
— Нет. Нельзя упускать возможность сдвинуть махину, которая сейчас застряла, как та телега у входа. Раньше эта махина своим весом неизменно раскатывала армию зла. Будет неплохо помочь ей снова поехать. Я не прошу тебя рисковать жизнью. Просто когда настанет миг сражения — стань символом надежды в нём. А потом не умирай.
— Хочешь, чтобы я появилась в доспехах? Возглавила битву?
— Да. И нет. Просто явись, как луч надежды для этих людей. Они будут сражаться страшно, зная, что обречены, но не будут беречь себя для следующей битвы. Я хочу, чтобы они сражались
Розари задумалась, отошла к дереву и несколько раз пнула его носком ботинка.
— А ты? Что будешь делать ты, старик? — спросила она.
— Я уже немолод, да и моя жизнь не так важна. Встану рядом с ними. Буду орудовать мечом и луком так, как умею. Потому что у нас не будет никакого другого способа уйти из этой крепости, кроме как победить.
— Даже если мы станем сражаться, то я не вижу причин оставаться в этой ловушке, если дела пойдут плохо. Я могу открыть портал в хижину на болоте, старик, я не настолько слаба. На счет Кальдура и жрички я ещё подумаю, но тебя переносу точно.
— Перенесёшь, — Дукан вздохнул и улыбнулся ей грустно. — Только я никуда пойду. Пока мы не выиграем эту битву. Нам всем… всем этим людям и всём кто далеко отсюда, в Соласе, очень нужно поверить… Им нужна одна маленькая победа…
— Мы можем дать им эту победу по-тихому дойдя до горы и срезав голову Алазаму. Мы готовились к чему-то такому, старик. Ты меня готовил.
— Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
Розари усмехнулась и снова несколько раз пнула дерево. Дукан подозвал Кальдура, слышавшего лишь обрывки их разговора.
— А от меня-то вы чего хотите? — опередил его Кальдуру.
— Просто спросить как ты, — спокойно ответил Дукан.
— Отвратительно. Но мне уже не хочется крови, если ты об этом. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое и не трогали лишний раз. Перспектива бойни в узком пространстве меня мало прельщает. Я согласен с Розари. Глупо будет остаться тут, под ударом темников.
Дукан хотел ему ответить, но Розари остановила его жестом руки.
— Собираются выходить. Будут объявлять народу. Заканчивай спектакль, старик, — Розари отошла за дерево, снова закуталась в капюшон и убрала доспех.
Стражники устремились от командирского шатра лёгким бегом, побрякивая кольчугами и крича об общем сборе в центре крепости, у внутренней укреплённой дозорной башни. Дукан дёрнул за собой Кальдура, и троица поспешила туда же, заняла место на отшибе, чтобы наблюдать и слышать, что будет дальше.
Плотный мужчина с солидной бородой и шрамами на лице вышел на небольшой пяточек у башни донжона, который освободили от толпы стражники, и поднялся при их помощи принесённый ящик, чтобы его было видно.
— Братья и сёстры! — крикнул он, когда установилась относительная тишина. — Храбрецы и отчаявшиеся! Я принёс вам вести! Два года мы портили кровь поганым захватчикам, и они, наконец, нас заметили!
Толпа ответила ему парой одобрительных выкриков и ругательствами.
— Из Чёрной Крепости выдвинулась армия и шествует в сторону нас. Будут они жечь нашу землю, истязать её и сыпать на неё солью. Скоро мы встретим дорогих гостей!
Крики разделились на одобряющие и испуганные, но оратор тут же продолжил:
— Я Воким Твердолобый, был я генералом и командовал Первым Корпусом армии короны. Десять лет назад я не бежал и сейчас не побегу. Десять лет назад искал я смерти на поле брани, но волей Госпожи, я пережил раны и стою пред вами, снова готовый сложить голову. Жалею ли я о такой судьбе и о своём выборе? Нет. Не жалею. Будет у меня такая же жизнь, и проживу её так же. В отваге, а не в трусости. Теперь я брат ваш и батька. Я ходил с вами в набеги и гонял тёмных по всему плато, я жёг их лагеря и резал глотки их шпионам и разведчикам.
Толпа замолчала. Он подождал немного и продолжил.
— Кто знает, почему эта твердыня зовётся Опалённой?
Несколько голосов ответило ему неуверенно. Воким подождал пока они затихнул, набрал в грудь побольше воздуха и повысил голос:
— В чернейшую ночь Битвы Четвёртой была она одна из немногих, что устояла. Не было тут нашей Госпожи, не было её зеркан, големов и чародеев. Сражение увело её к Соласу, и она не слышала молитв. Были тут только люди и жрецы храма. Сорок дней шла осада, орды чудовищ в кромешной тьме без передыха лезли на стены, кровь их и наша лилась рекой, а из их тел можно было сложить новые стены. Отважно сражались наши братья и сёстры, но всё меньше становилось защитников, и все быстрее приближался момент, когда стены перестанут быть помехой для Мрака и его порождений. И тогда святая Сафир, что была настоятельницей в то время, взяла всех своих послушниц и жрецов, которые не были обучены сражаться, только лечить, и произнесла всего одно заклинание. Это стоило жизни всех их. Всех их сорока. Слишком много они отдали сил. Но волею их жертвы, в же ту секунду кровь чудовищ и людей, живых и мёртвых, та, что смешалась с проливным дождём и та, что ещё текла в жилах, стала гореть как масло. Сила пламени была таковой, что во тьме расцвело новое солнце. Порождения Мрака не смогли выносить вида чистого и белого огня, и дрогнули под мечами защитников, что сражались и горели заживо в пожаре, что объял этот холм целиком. Ещё не скоро солнце расцвело солнце над этой крепостью, но чудовища уже не пытались её взять — не было за её стенами, тех кто сопротивлялся, и не было в их чёрных сердцах желания атаковать эту твердыню. Только лишь страх перед силой воли верных воинов Госпожи. Серая гарь на стенах этой крепости, которую не удалось отмыть за столько веков, которая въёлась в сам камень — это прах великих героев, что в битве с Мраком стояли тут насмерть. Поэтому эта крепость называется Опалённой Твердью. Крепостью, что никогда не была взята. И я Воким, клянусь — таковой она и останется!
Воким развернулся и пошёл прочь. Толпа мрачно молчала и переглядывалась, но не расходилась. Пока первый голос из неё не разорвал тишину.
— Я Канид, клянусь, что таковой и останется!
Кто-то ещё выкрикнул слова клятвы. Затем ещё и ещё, и спустя минуту толпа кипела сама по себе. И стихла лишь когда к ней вышла женщина лет сорока, с длинными чёрными прямыми волосами, от взгляда которой хотелось спрятаться даже самым отчаянным храбрецам.
— Всё вы знаете, кто я, — сказала она в воцарившейся тишине. — Я Мирам, вдова генерала Голгота, многие из вас называют меня Матерью, хотя я не просила. Десять лет назад муж мой сгинул где-то на полях Шестой Битвы, а я не смогла найти его тело, чтобы похоронить. Я тогда с ним умерла, только ещё не поняла этого. Я хочу к мужу, но торопиться не буду. К Вратам Её Царства я пойду по ступеням, что выложу из трупов его врагов. Помогите мне в последний раз напоить меч Голгота!
Резким движением она высвободила из ножен клинок, подняла его к небу, и он засверкал в лучах солнца. Много кто отдал ей честь, прислонив кулак к груди. Толпа проводила её молча. Вышел высокий мужчина с широкой улыбкой, словно услышавший только что прекрасную шутку.
— Ну, а я Шалан, тоже генерал, развелось тут нас, хоть полк отдельный формируй, — от слов мужчины и насмешливого расслабленного тона толпа рассмеялась. — Честно могу вам сказать, друзья, спать не могу по ночам, страсть как охота затолкать топор в глотку этой заразе. И не могу я по-другому. Так что расходитесь, обнимите жен и детей, выпейте со мной вина вечером, выспитесь за всю жизнь, а завтра повеселимся!