КЖД II

Толбери Рост

— Кто-нибудь из местных хотел… ну отыграться… дать сдачи? За поражение.

— Не. Народ у нас был мирный. Кредх служил в армии, забрали его ещё до того, как я появился. Он прям с поля брани домой вернулся. Когда пил лучше к нему было не подходить. Бранился и кричал. Спал плохо.

— Понятно. Может, что-то и поменялось в сердцах.

— Может, — вздохнул Кальдур и поднял глаза на горизонт.

Чуть дальше виднелись холмы и мельтешила дымка от просыпающийся Явор, где-то там, чуть дальше были места ставшие ему родными. Он не выдержал и призвал часть доспеха, чтобы зрение его стало лучше. Остановился

и замер.

— Что там, Кальдур? — тревожно спросил Дукан.

— Там, за холмами, моя деревня.

— Сейчас не время для ностальгии. Чего встал? Пойдём.

— Я вижу дым. Чёрт, я хотел пройти мимо. Вряд ли бы меня там приняли, после того что устроили темники. Но там дым. Там… дым. Не могли же её сжечь дважды?

Дукан что-то говорил ему, отговаривал, ругался но Кальдур уже не слушал. Натянул лямку сумки, пошёл быстрым шагом и почти сразу сорвался на бег.

***

По всей деревне горели костры. В каждом дворе и по всему берегу. Каждая печь в доме смолила дымом, и от каждого порога взметался столб подметаемой пыли.

Никто и не помнил откуда пошёл этот обычай, но все знали, что он связан с весной и обновлением. Всё старое и ненужное надлежало отправить в огонь. А всё что огня не заслуживало, надлежало прибрать, подкрасить, починить и обновить.

— Вернулся, значит? — дядя не сдержал радостной улыбки, снял шляпу и облокотился на свою тяпку. — А я всё поле перекапываю. Ох и лютая же была зима! Не помню такой. Всё никак почва не отойдёт от хватки. Тяжёлая такая и непокорная. Все руки себе сорвал до мяса. Изругался весь, да почти проклял её, как ты каждый год проклинаешь. Ну? Чего стоишь? Помогай.

— Да чистое ж и ровное оно, как доска полированная, дядь... В том году его всё вылезали и перекопали... — прошептал Кальдур, не в силах отвести от дяди глаз. — Какой смысл?..

Дядя утёр пот со лба, посмотрел на горизонт и покачал головой, улыбнувшись юноше.

— И когда же ты повзрослеешь, Кальдур?.. Вы, молодежь, всегда хотите обмануть весь мир и пойти самым коротким путём, получить результат здесь и сразу, но так это не работает. Земля, Кальдур… земля — это всё что у тебя есть. И то, что у тебя никогда не отнимут. На ней стоит мир, и она всегда будет у тебя под ногами. Сколько бы не было у неё хозяев, она всегда найдёт для тебя клочок, она даёт существовать тебе и всему живому вокруг тебя. Уважай её, люби, возделывай — и она будет кормить тебя весь год. Мы делаем её мягкой дважды, чтобы она дважды была мягкой с нашей едой, Кальдур. Так делал мой отец, и мой дед, и мой прадед. И будешь делать ты. Когда наберёшься ума.

— Но наши соседи так никогда не делали... У них такой же урожай…

— Не такой, юноша, — дядя рассмеялся и зычно крикнул на всё поле: — Ой, не такой! Ты бы попробовал их репу… и самогон, прежде чем говорить так. Хочешь жрать досыта, Кальдур, и не голодать зимой — дай своей земле всё, что сможешь. И в ответ она так же — даст тебе всё.

— Не даст она мне ничего…

Виденье из прошлого растаяло. Ветер зачерпнул с пустого поля земли, превратил её в пыль и унёс прочь.

Сердце его не билось, пульсировало сжимающей болью, которую он сам не ожидал от себя. И совсем остановилось и замерло, когда он прошёл поле и увидел вдалеке пепелище, оставшееся

от деревни.

Не было тут больше жизни.

Женщины не пели песни на берегу, рыбаки не готовили лодки, никто не чинил дома и не готовился к посевной. В звенящей тишине лишь иногда слышался ветер.

Их дом ещё тлел и дымился, крыша и стены обрушились и внутри не осталось ничего целого. Он нашёл дядю на заднем дворе, сидящего, прислонившегося к забору.

— Обещай мне, — услышал он голос.

— Да, дядя.

— Обещай мне, что оставишь всё это и найдёшь покой. Не было у меня жены и не было сына. Но в один день, ты упал с небес и стал мне больше, чем родной кровью. Обещай мне, что продолжишь наш род и отдашь этой земле хотя бы одно семя.

— Обещаю.

Слова прозвучали у него в голове ясно и чётко, словно дядя ещё был здесь. Его тело давно остыло, глаза успели выклевать вороны, а кровь от раны на животе спечься. Его дядя был мёртв уже несколько дней.

***

Доспех сам выбрался наружу.

Холодная ярости кипела внутри их обоих, заполняла внутренность неотвратимостью и льдом. Он не сдерживал крика.

Ему не нужно было искать следы на земле или поломанные ветки. Он уже чуял. Вдалеке за несколько горизонтов, было нечто тёмное, тяжёлое и клубящееся, жаждущее крови и мечущееся.

Он сразу же устремился туда.

Гончие тоже учуяли его, завыли так, что кровь у их хозяев стыла в жилах, а потом разразились лаем, полным злобы и ожидания.

Он ворвался в их ряды, застал врасплох, озадаченными и неготовыми, только-только развернувшими построение. В прошлом доспехе, он бы расправился с ними за несколько минут, изрубил бы их клинками, нарезал, что колбасу, залил бы всё вокруг кровью, но у Мрачного Колосса клинков не было.

Были у Колосса тяжёлые кулаки, и они пришлись как раз кстати. Он смотрел в лицо каждому. Удивлённые, непонимающие, потом охваченные страхом и паникой, потом ужасом неотвратимости, а потом охваченные злостью и ненавистью от того, что их зажали в угол и убивают. Лица его врагов трескающиеся и ломающиеся от чудовищных ударов.

Гончие поджали хвост и ссались под себя в последние секунды своей жалкой жизни, как и многие из отряда Стражей. Смелый десятник понял, кто перед ним, отбросил топор и щит, крикнул клич и достал из-за пояса чёрный кинжал, бросился на нёго как бешеный пёс. Был так отчаян и быстр, что смог уклониться от первого удара Кальдура, пробил ему шлем, оцарапав щёку чёрным лезвием, но пал от второго удара. Локоть настиг в его грудную клетку с разворота, и пришиб его к земле, переломив спину.

Ему что-то кричали, били его копьями и топорами, пускали в него стрелы почти в упор, бежали, прятались, но ни у кого из них не было и шанса.

Закончив работу, он ещё долго стоял посреди поля и смотрел в землю. Пока на поверхность его не вернуло движение.

— Что ты делаешь, Анижа?

Искажённый доспехом голос заставил её вздрогнуть. Но она не бросила зажимать кошмарную рану у ещё живого молодого парня с торчащими во все стороны рёбрами.

— Отойди от него, Анижа, — процедил он. — Он враг.

Она даже не повернулась, всё зажимала рану. Он подошёл и наступил ему на голову. Она вздрогнула и задрожала, подняла на него испуганные глаза.