Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Шрифт:
Я напомнил Льву Николаевичу, что как раз это изображается и в его «Люцерне» [38] .
— А что там такое? Я, право, забыл…
— Там англичанин с женой тоже встает и уходит из-за стола в гостинице, когда автор или рассказчик привел туда и посадил за этот стол с собой оборванного странствующего певца.
— Как же, как же! Да это я сам и привел его… Все это действительное происшествие.
Один из гостей, Граубергер, говорил на тему о том, что люди — дети, находятся в детском состоянии, и потому лучше с них ничего не спрашивать, а относиться к ним, как к детям.
38
Рассказ
Лев Николаевич сначала очень сочувственно слушал его и все поддакивал: «Верно, верно!» — но потом сказал:
— Это верно, но только в этом мне не нравится одно: неуважение к людям. Не нужно осуждать других. Можно еще это думать вообще о поколении людей, но нельзя говорить так о Марье, Иване, Петре.
И потом отстаивал свой взгляд.
Решил снова ездить в Ясную Поляну не утром, а после двенадцати часов, чтобы не беспокоить Льва Николаевича, отрывая его от работы.
Приехав, застал у Льва Николаевича, в столовой, московского общественного деятеля кн. Павла Долгорукова и биографа Толстого П. И. Бирюкова. Они приехали на открытие в Ясной Поляне библиотеки Московского общества грамотности в честь 80–летия Льва Николаевича (28 августа 1908 года).
Лев Николаевич прошел со мной в кабинет.
Письма мои, написанные по его поручению, ему понравились, особенно одно, бывшему солдату, уставшему от жизненных невзгод: на нем Лев Николаевич приписал: «Мой друг Булгаков так согласно с моими взглядами ответил на ваше письмо, что я могу только прибавить выражение моего сердечного сочувствия вашему душевному состоянию и желание и надежду на то, что вы найдете то истинное духовное благо, которого вы ищете» [39] .
39
См. т. 81, с. 82. Приписка сделана к ответу Булгакова на письмо А. Шапиро от 14 января с жалобами на трудные обстоятельства и материальную нужду.
На мой вопрос, просмотрел ли Лев Николаевич корректуру «На каждый день» с пометками, сделанными мною по его указанию, Лев Николаевич ответил, что нет, и, спохватившись, что это скоро нужно, пообещал сегодня же вечером просмотреть корректуру (чтобы затем отослать ее в типографию).
Больше пока он мне ничего не поручил, если не считать данных раньше для распределения по дням мыслей о неравенстве. Затем все Толстые и гости со Львом Николаевичем и Долгоруковым во главе пешком отправились во вновь открываемую библиотеку.
Так как я приехал верхом и не мог оставить лошадь, я проехал к библиотеке раньше, по льду пруда. Помещается библиотека в первом домике направо в деревне, если идти от усадьбы.
Там уже собралось несколько человек крестьян — между прочим, старых учеников Льва Николаевича — и много ребят.
Войдя в крошечное помещение библиотеки, Лев Николаевич принялся осматривать все, что тут было. Из книжных шкафов он вынимал одну за другой книги и читал их названия. Подбор книг оказался случайным, каким Лев Николаевич не мог остаться доволен. На одной из стен укреплены были две своеобразные папки со множеством раскрашенных картин исторического и географического содержания. Лев Николаевич просмотрел картины и одобрил помещение их в библиотеке, где крестьяне могли их рассматривать.
Затем
В речи он приветствовал Льва Николаевича от имени общества грамотности.
Лев Николаевич благодарил и выразил надежду, что, наверное, и «мои близкие (указывая на крестьян) разделяют мою благодарность». Те подтвердили слова Льва Николаевича, заявив, что «охота читать у них была большая». Лев Николаевич сам показывал им картины и называл книги. Наконец, фотограф от «Русского слова» снял общую группу, и Лев Николаевич уехал кататься верхом с Душаном.
Между прочим, старик крестьянин Семен Резунов, стоя у крыльца, начал рассказывать (еще когда Лев Николаевич был в домике и показывал библиотеку крестьянам), как он учился у Льва Николаевича.
— Ученье было хорошее! Утром придешь! — кататься, а потом блины есть — блины хорошие!.. А на стене написано: гуляй, ребята, масленица!.. [40]
Кругом все смеются.
А Семен, с лицом артиста Артема из Художественного театра, продолжал рассказывать о блинах, о каком-то дьячке и еще о чем-то.
40
Я спрашивал после у другого ученика старой яснополянской школы Льва Николаевича, В. С. Морозова, насколько справедлив был рассказ Семена Резунова. Морозов подтвердил его.
Лев Николаевич вышел на крыльцо и слушал улыбаясь.
— А ведь ты, Семен, теперь бойчее стал, чем в школе-то был! — заметил он.
Февраль
В столовой Татьяна Львовна читала сообщение «Русского слова» о постановке в Париже пьесы Ростана «Шантеклер» [41] . Когда она прочла о том, что появление на балу у курицы каких-то петухов стоило театру несколько тысяч франков, и о том, что один из этих петухов произносил патриотический монолог, Лев Николаевич сказал:
41
Постановка в Париже пьесы Э. Ростана «Шантеклер», действие которой происходило на птичьем дворе, стоила огромных денег. В газете «Русское слово» (1910, 29 января) сообщалось: «На сооружение всех этих птичьих костюмов пошло около 900 кило разных перьев, цена которых обошлась от 300 до 1200 франков за кило»
— Прав Граубергер: это — дети, и скверные дети!.. Это похоже на того московского купца, который дал тысячи клоуну Дурову за дрессированную свинью, зажарил ее и съел…
Пройдя в кабинет, Лев Николаевич вручил мне совершенно готовую корректуру январского выпуска «На каждый день», с просьбой внести поправки начисто в другой экземпляр и отослать его издателю. Мысли о неравенстве, собранные и распределенные мною по месяцам, он просмотрел за январь, очень одобрил и просил вставить в корректуру.
— Значит, это идет по новому плану? — еще раз осведомился он.
— Да.
— Прекрасно!
Затем Лев Николаевич дал мне извлеченные из «На каждый день» за весь год мысли о религии, предназначенные для напечатания в «Посреднике» отдельной книжкой в одну копейку, просил просмотреть и сказать мое мнение о том, не будет ли удобнее напечатать их двумя книжками по одной копейке, чтобы избежать однообразия, которое могло стать заметным и обременительным для читателя, если бы все мысли были помещены в одной книжке.