Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Шрифт:
Между прочим, Лев Николаевич досадливо махнул рукой и промолвил:
— Эх, мое авторское самолюбие задето! Нужно было вам дать новую пьесу!..
Говорил за столом, что он всю ночь думал о том, что нужно писать для кинематографа.
— Ведь это понятно огромным массам, притом всех народов. И ведь тут можно написать не четыре, не пять, а десять, пятнадцать картин.
Я передал Льву Николаевичу слова Андреева, что ему удобнее всех начинать писать для кинематографа: он сделает почин, а за ним пойдут и другие писатели, которые первые не решаются «снизойти» до писания для кинематографа. Андреев говорил также, что если Лев Николаевич напишет, то он скажет Дранкову, владельцу кинематографической фирмы, и тот привезет в Ясную труппу актеров
Гольденвейзер играл.
— Прекрасно, прекрасно! — говорил Лев Николаевич после сыгранной первой сонаты Бетховена «Quasi una fantasia».
Затем Гольденвейзер играл преимущественно Шопена. Говорили о музыке.
— Мне нравится Гайдн в своем роде, — говорил Лев Николаевич, — какая простота и ясность! Все так просто и ясно, и уж никакой искусственности.
Расспрашивал Гольденвейзера о Шумане, Шуберте.
— Кажется, он кутила был? — полюбопытствовал он о последнем.
Ольга Константиновна заметила по поводу полученного сегодня письма от В. А. Поссе с описанием его впечатлений от поездки по югу России с лекциями о Толстом:
— Какие вы интересные письма получаете, nanа!
Я этого не стою, — ответил Лев Николаевич. — Живешь в деревне и получаешь со всех концов, как по сходящимся радиусам, сведения о самом дорогом дл ятебя, то есть о движении, — и положительные и отрицательные.
Поздно вечером Лев Николаевич принес ко мне в комнату письмо для дочери и просил надписать адрес.
— Я потому вчера сам запечатал письмо, — говорил он, — что писал там лестное о вас, а вам это не нужно знать… То есть не лестное, а приятное. Писал, что мне с вами хорошо работать.
Утром Лев Николаевич вернулся с прогулки с распустившейся веткой дуба в руках. Он показывал нам это новое свидетельство необыкновенно ранней весны.
Я с утра ушел в Телятинки, где и провел целый день. Вечером в большом амбаре у Чертковых состоялся спектакль — «Первый винокур» Толстого. Я играл мужицкого чертенка, Дима Чертков — бабу, Егор Кузевич — мужика, один рабочий из Тулы, уроженец Телятинок, — сатану и т. д. Спектакль сошел, по — видимому, удачно. Крестьянская публика, которой собралось человек двести, осталась очень довольна. Из Толстых никого не было: в Ясной играл Б. Сибор. Зато присутствовал местный урядник, который, переодевшись в штатское платье, потихоньку пробрался в публику посреди действия, чтобы понаблюдать, не станут ли «толстовцы» смущать крестьянство какими- нибудь «недозволенными» речами. Однако на этот раз поживы ему не было.
За поздним временем, вчера, по окончании спектакля, я заночевал в Телятинках и сегодня утром вернулся в Ясную Поляну вместе с Белиньким, который шел на свою обычную работу. У террасы мы встретили Льва Николаевича. Он только что вышел на прогулку, с некоторым запозданием, так как было уже более девяти часов.
— Ну что, как прошел спектакль? — обратился он к нам, поздоровавшись.
Мы ответили, что вполне удачно. Лев Николаевич порадовался и еще раз выразил сожаление, что не мог быть на спектакле.
— А у нас был Сибор, — добавил он, — и прекрасно играл.
Недаром встал Лев Николаевич так поздно. На самом деле, он сегодня очень плох. С ним даже повторилась несколько раз случавшаяся с ним и ранее забывчивость.
Так, я упомянул по одному поводу о М· С. Дудченко, прекрасно известном Льву Николаевичу, находившемуся с ним в переписке.
— Какой это Дудченко? — внезапно спросил он.
— Митрофан Семенович.
— Да где он?
— В Полтавской губернии.
— Ага!
Сегодня Льву Николаевичу прислали сборник, посвященный памяти В. А. Гольцева.
— Меня эта книга приятно поразила. Здесь два моих незначительных письма; а кроме них, мысли о любви, да самые лучшие!.. [163] Посмотрите,
Но мысли оказались взятыми из прежних произведений Льва Николаевича и в «На каждый день» включены.
Вечером позвал с письмами к себе. Ему стало еще хуже. Он полулежал в кресле, протянув ноги на стуле. Голос слабый и почерк тоже сбивчивый и тяжелый. Подписал свои письма и прочел написанные мною. Между прочим, сегодня я узнал, что третьего дня Лев Николаевич велел расковать Дэлира и пустить его в табун.
163
В сб. «Памяти Виктора Александровича Гольцева» (М., 1910) были напечатаны два письма Толстого к В. А. Гольцеву и ряд его суждений под общим названием «Мысли о любви»
Один поэт писал сегодня Льву Николаевичу: «Я, как вам известно, в настоящее время пишу, собственно говоря, разные стихотворения, преимущественно классические, есть и юмористические» [164] . Я, грешным делом, думаю, что у этого поэта и классические стихотворения все юмористические.
Гулял Лев Николаевич очень мало. Ходит тихотихо, видно слаб.
Позвонил мне. Получилось письмо с просьбой указать список книг, полезных для чтения·
— Нам обоим работа, — сказал Лев Николаевич. — Вы возьмите каталог «Посредника» и другие каталоги и составьте по ним список, а я просмотрю и исправлю. Хорошенько займитесь этим. При случае будем посылать другим.
164
Речь идет о H. Т. Нагаеве. На конверте его письма Толстой пометил: «…Стихи ваши очень плохие. Не советую вам заниматься этим совершенно бесполезным делом» (т. 81, с. 299)
Список этот я составил по каталогам «Посредника» и Костромского земства для народных библиотек, по главным отраслям знания, с преобладанием книг по религиозным и философским вопросам. Лев Николаевич выпустил некоторые сочинения, а остальные в каждом отделе распределил соответственно их важности на три разряда.
В «Русском богатстве» он читал продолжение статьи Короленко о смертной казни. В этой же книжке журнала он нашел воспоминания о Чернышевском, а в них некоторые интересные ему письма Чернышевского [165] .
165
В «Русском богатстве» (1910, № 4) было опубликовано окончание статьи «Бытовое явление (заметки публициста о казни)» и очерк Н. С. Русанова «Чернышевский в Сибири (по неизданным письмам и семейному архиву)»
— Я его небольшой сторонник, — сказал Лев Николаевич, — но вот его прекрасные мысли о науке.
И он дал мне их прочесть и попросил выписать, чтобы потом воспользоваться ими при случае. Мысли — отрицательного характера о школьной, в частности университетской, науке [166] . Я тоже порадовался им, и мы перекинулись со Львом Николаевичем несколькими фразами по этому поводу.
— А для Софьи Андреевны, — засмеялся Лев Николаевич, — окончивший университет уже не обыкновенный человек и получает доступ в «сферы»… то есть в самые плохие люди.
166
Толстой включил одно высказывание Чернышевского в раздел «Ложная наука» в сб. «Путь жизни» (т. 45)