Lа Cucina = Кухня
Шрифт:
— А как же Англичанин? — напомнил Квинто Кавалло, который к этому моменту где-то раздобыл штаны, правда слишком короткие, доходившие ему до колен, и заношенную рубашку.
— Больше никого не было, — ответил офицер пожарной команды с почерневшим от гари лицом.
— Но он должен быть там. Ее любовник, Англичанин. Мы их слышали. Они оба были там.
— Синьор, мы все осмотрели. В квартире больше никого нет. Она была одна на кухне. Загорелась плита. Никакого мужчины, это точно. Если бы он там был, мы бы его нашли. Там была только она и обуглившийся попугай. Он заживо сгорел в клетке.
— Странно, — сказал Квинто, смущенно потирая лоб.
Остальные жильцы
— Тогда куда же он делся? — спросил кто-то из них.
— Он не мог уйти, ведь мы стояли здесь, — подтвердил другой.
— Конечно, не мог. Если бы он вышел, мы бы его увидели.
Правда заключалась в том, что мужчина, который, как им казалось, только что растаял в воздухе, на самом деле пропал еще три дня назад. Пока пекся sfincione, я погрузилась в одну из своих фантазий и так зримо представила себе воссоединение с Англичанином, что сперва sfincfone, а за ним и плита загорелись, а я сама наглоталась дыма.
Лежа на белой больничной койке по соседству с Бабулей Фролла, попавшей на вытяжение, я проливала горькие слезы по покинувшей меня прекрасной мечте, а Бабуля Фролла безутешно рыдала, оплакивая погибшего мопса.
Глава 3
Я была серьезно больна. Дым, которого я наглоталась, сильно повредил моим легким, и меня бил такой кашель, что содрогались все внутренности. Я провалялась в больнице несколько недель, мне давали только жидкую овсянку и немного фруктов. Медсестры считали, что это единственная пища, которую я смогу переварить. Я результате я основательно похудела. В один прекрасный день, когда нянечки помогали мне забираться в ванну, я впервые почувствовала себя худой.
Бабуля Фролла, лежавшая на вытяжении рядом со мной, без умолку трещала весь день и почти всю ночь. Задушила бы ее, будь у меня силы.
Список посетителей не отличался разнообразием. Дедуля Фролла только что не переселился в больницу, и дежурные сестры относились к нему как к домашнему животному. Каждый день он приносил Бабуле Фролла очередную розу, но все еще находился в опале из-за эпизода с вдовой Палумбо в ночь пожара. Бабуля явно решила, что он еще долго будет за это расплачиваться.
Несмотря на предостерегающий шепот посетителей, сопровождавшийся отчаянной жестикуляцией и кивками в сторону моей кровати, Бабуля никак не могла успокоиться по поводу Англичанина.
— Куда же он делся? — снова и снова спрашивала она меня. — Не понимаю, почему он не приходит тебя навестить.
Болезнь позволяла мне закрыть глаза и притвориться спящей.
По ночам Бабуле снился мопс. Просыпаясь на рассвете, она громко звала его, отказывалась верить в его смерть и требовала от Дедули, чтобы тот привел песика в больницу. Боясь правдой причинить жене боль, Дедуля зашел в этих фантазиях еще дальше: он стал придумывать про мопса всякие забавные истории, как будто пес все еще жив. Бабуля Фролла с восторгом и слегка приукрашивая пересказывала эти байки посетителям, сидевшим возле ее кровати. Они, разумеется, знали о смерти мопса и о том, что его окоченевший труп до сих пор покоится в урне на углу их улицы. Но они потакали Бабуле и прощали ей эти фантазии.
Мне теперь снились черно-белые сны с вкраплениями серого. Я была так слаба, что меня покинули живые фантазии и мечты, приведшие к пожару и его последствиям. Видения ограничивались серым фоном с черными и белыми полосами. Лица строили мне гримасы. Фигуры прятались в тень.
Мне хотелось только одного — спать, чтобы не встречаться с реальностью, с одиночеством в серых коридорах моего омертвевшего сознания. Но даже сон и тот ускользал от меня. Я не могла спать ночью, потому что это было единственное время, когда можно поразмышлять, ведь днем в палату постоянно заходили посетители, и мне мешала их непрерывная болтовня.
Все Бабулины постоянные покупатели являлись хотя бы раз в день. Жильцы тоже. Синьор Риволи, извращенец и банковский служащий, приход ил исключительно для того, чтобы взглянуть на меня, когда я почти раздета.
Меня тоже навещали: приходили все без исключения сотрудники библиотеки. Реституто, одноглазый вахтер, преемник Крочифиссо, принес в подарок землянику, виноград и книжку кроссвордов, которые я отродясь не разгадывала. Он попытался расшевелить меня беседой о постоянных читателях, студентах и сплетнях, но мне было неинтересно. Хотелось, чтобы оставили в покое, дали отдохнуть. Позже я узнала, что Реституто замкнул круг, женившись на синьоре Росси, вдове Крочифиссо, и они произвели на свет еще двух bambini, чтобы добавить себе забот.
Библиотекари во главе с Констанцей приходили один или два раза. Сама она явилась из любопытства. Ей хотелось заполучить пищу для сплетен обо мне в библиотеке. Я упорно молчала и прилагала все усилия к тому, чтобы не слышать их болтовни и притворного смеха. Библиотекарши быстро переключились на Бабулю Фролла, и та охотно поделилась интересовавшими их подробностями. Коллеги принялись полушепотом перемывать мне косточки, но даже это меня не обеспокоило. Я лежала молча, не шевелясь, и пыталась представить себе, как это — быть мертвой. Констанца суетливо опекала Дедулю Фролла и даже плюхнулась к нему на колени. Ревнивая Бабуля отвесила ей пощечину, после чего библиотекарши пулей вылетели из палаты и больше не появлялись.
В один прекрасный день, вскоре после того, как я угодила в больницу, навестить меня пришли директор библиотеки и его супруга, утонченная синьора Бандьера. Перед этим она нанесла еженедельный визит в парикмахерскую, и у нее даже хватило времени сделать маникюр. Все в палате не отрывали от нее глаз. Впрочем, на это и было рассчитано.
Signora принесла мне кое-что из своих старых вещей: шелковый шарфик, подпорченный неаккуратной прачкой, нитку искусственного жемчуга со сломанной застежкой, несколько заколочек для волос и флакон дешевых духов — подарок бережливой подруги, которым синьоре не позволила воспользоваться ее утонченность. Я с благодарностью приняла эти дары. Когда чопорная беседа стала совсем уж натянутой, супруги Бандьера удалились с чувством глубокого удовлетворения от исполненного долга.
В больнице я быстро утратила ощущение времени. То есть я понимала, что сейчас должна быть осень, но не знала, который сейчас месяц, день или час. Дни в больнице превратились в непрерывную череду серых рассветов, белых простыней, жидкой овсянки, лекарств, неприятного запаха дезинфицирующих средств, докучливой болтовни Бабули Фролла и неотступного ощущения опустошенности.
Я смотрела на дверь в ожидании Англичанина, хотя прекрасно знала, что он не придет.
Я представляла себе, как однажды он пройдет по палате и его лукавые глаза будут единственным голубым пятном в моем сером мире. Он обнимет меня, и все будет хорошо. Я вернусь к жизни, и мы будем счастливы. Будем жить, смеяться, любить, готовить еду, как в то долгое жаркое лето, еще совсем недавно. Но сердцем я чувствовала, что никогда его не увижу.