Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска
Шрифт:
Держаться далее в бронепоездных составах было нельзя. Вооружившись винтовками, штаб корпуса и команды бронепоездов, с генералом Крыжановским и инспектором артиллерии корпуса генералом Стопчанским во главе, стали отходить от железной дороги. Сразу же они оказались окруженными красной конницей. Несмотря на совершенно безвыходное положение, белые не сдавались и пытались пробиться в степь. Конные атаки красных встречались и отбивались выдержанным залповым огнем. Попытка захватить штаб корпуса живьем не удалась – мы теряли убитых и раненых. Тогда вылетевшие вперед пулеметные тачанки открыли огонь по группе белых,
Окрыленная успехом, эта конница красных обрушилась потом и на 2-й Кубанский конный корпус. Все эти события произошли 9 февраля.
А что же пластуны Крыжановского?! Где они были? «В это время две стрелковые дивизии красных – 50-я и 20-я – атаковали Кубанских пластунов в Песчаноокопской – встретив стойкое сопротивление белой пехоты. В 3 часа дня, после короткого боя, противник (пластуны) все же не выдержал наступления наших превосходных сил и отступил на Белую Глину».
Сводка Донской армии говорит: «Большевики не преследовали пластунов, поэтому казаки могли свободно отходить к Белой Глине. В районе х. Христенко, в 4-х верстах восточнее Белой Глины, около 5-ти часов вечера, 2-я и 3-я Кубанские бригады пластунов были атакованы бригадами красной конницы Буденного, после разгрома штаба корпуса генерала Крыжановского, уже занявшими Белую Глину».
Та же Донская сводка за 12 февраля продолжает: «2-я и 3-я Кубанские пластунские бригады, 9-го февраля, после неудачной попытки пробиться от Песчаноокопской на Белую Глину – отошли на село Ново-Покровское Ставропольской губернии и станицу Успенскую, откуда большинство пластунов разошлось по станицам. Оставшиеся, с 6-ю орудиями, сосредоточились в районе станицы Кавказской, где приводятся в порядок. Все имущество 1-го Кубанского корпуса попало в руки красным».
Обо всем этом автор этих строк тогда еще ничего не знал.
На рубеже Войсковой земли. Станица Успенская
Меня волновал вопрос: офицерский разъезд в 30 коней во главе с хорунжим Копаневым, высланный вчера, 9 февраля, с утра на северо-запад для связи с частями 1-го Кубанского корпуса, не вернулся ни вчера, ни ночью, ни сегодня утром. И так как мы очень быстро отошли на юго-запад, разъезд мог быть отрезан от нас, перебит или захвачен в плен. Было о чем волноваться!..
10 февраля, утром, весь корпус выступил из села Кулишевка в первую кубанскую станицу от Ставропольской губернии – в Успенскую. На перекате двух балок «межа», может быть в аршин шириною, поросшая бурьяном и занесенная снегом, явно говорила мне, что это и есть «кровная казачья граница» с крестьянской Ставропольской губернией. А вдали, на белом фоне снега, вырисовывался и контур Успенской с высокой колокольней церкви.
Мы вступали на свою Кубанскую казачью землю и… без боя. Я заволновался: Успенская, Дмитриевская, а за ними – и моя родная Кавказская станица, третья по счету от этой казачьей межи. «Неужели и в самом деле конец?» – впервые подумал я. Выскочив в сторону от дороги и указывая рукою на межу, выкрикнул:
– Лабинцы!.. Смотрите! Это есть уже граница нашего
Это могли слышать, может быть, только головные сотни полка. Как они реагировали на мой «крик души», я не знаю. Но у меня это сорвалось от инстинктивного предчувствия какого-то несчастья, которое может случиться с нами, переходя эту магическую казачью границу нашего Войска.
Корпус вошел в станицу Успенскую в первой половине дня. 1-й Лабинский полк разместился в северо-западной окраине ее. Штабу полка отведена была квартира у очень богатого казака, во дворе которого стояли две паровые молотилки. Двор был широкий, с амбарами и сараями, но «дома», казачьего дома «под железом», не было. Вместо него стояла длинная, низкая хата с одним черным ходом во двор. Это меня удивило.
Оставив полковника Булавинова с ординарцами здесь, как всегда, стал разводить сотни по квартирам.
Разместив сотни с тяжелым чувством, что мы уже докатились до своих станиц, я въехал в этот двор и вошел в хату.
У окна, за прялкой, сидела стройная, высокая казачка с мрачным лицом лет под тридцать. Булавинов сидел вдали у стола, не раздеваясь и, вижу, чем-то недоволен.
По нашему «староверско-кавказскому» обычаю, войдя в хату, я снял папаху, перекрестился на образа и произнес:
– Здравствуй, хозяюшка.
– Здрастуйтя, – нехотя ответила она и, не меняя своего положения, продолжала прясть шерсть.
Окинув глазами хату, я ничего не нашел в ней того, что говорило и мило было бы казачьему глазу: портреты служилых казаков или лубочные картины на стенах. И даже в святом углу была небольшая икона. В хате было не уютно и пустынно.
Булавинов привстал и говорит мне, что «кушать у хозяйки нечего и приняла нас недружелюбно. Не дали и фуража для лошадей». Это меня задело. Я молча посмотрел на хозяйку, спрашиваю:
– Где хозяин?
– А хтой-ево зная у дворе иде-та… – отвечает нехотя и «по-кацапски».
Послал ординарца за хозяином. В окно вижу – идет молодой казак лет тридцати, в овчинной шубе и в «котах». Ремнями охвачены его онучи по икрам. Он прихрамывал.
Войдя в хату, снял шапку и молча сел на лавку около жены, у двери. Сел и молчит, словно в хате нет никого и его никто не звал. Я стою у стола и выжидаю. Но он молчит. Тогда начинаю я, но уже «с наплывом в душе»…
– Ты будешь хозяин?
– Я-а, – отвечает, не сдвинувшись с места.
– Такой молодой и уже хозяин?.. И даже две молотилки имеешь? – спрашиваю.
– А што-ш!.. Отец вмер, старший брат тоже… вот я и остался на готовое, – поясняет он с недружелюбием.
– Служил в Первом полку? – выматываю его.
– Не-е, ниспасобнай я да ета, и ни так важна, лишь бы была хозяйства, – распространяется он.
Я его «уже понял»… И тоном не повышенным, а тем, когда молчать нельзя, твердо говорю ему:
– Ну так вот что, хозяин. Между прочим, я казак станицы Кавказской, с вашими успенцами провел всю Турецкую войну в нашем 1-м Кавказском полку. Меня они хорошо знают. И тебя я хорошо «познал»… дымарь!.. («Дымарь» – по-станичному, не служилый казак, остался дома, в своей хате, «дымит», то есть наживает хозяйство, когда его сверстники отбывают положенную действительную службу на далеких окраинах России. Кличка Дымарь – унизительная.)