Лабиринт Мёнина
Шрифт:
Душевные муки я счел симптомом выздоровления. Теперь требовалось довести дело до конца. Я встал, принял душ, оделся и навсегда покинул дом, в котором мне так уютно жилось. Обстановка здесь явно не подходила для того, чтобы как следует сойти с ума. А именно этим я и собирался заняться.
Для начала я постановил за правило: ночевать только под открытым небом. Я был совершенно уверен, что в Тихом Городе полно пустующих домов; не сомневался я и в том, что любой из них покажется мне самым уютным жилищем во Вселенной. Поэтому я принял простое и жестокое решение: с этого дня я живу на улице. Минимум комфорта. Сэр Макс, первый бездомный бродяга за всю историю существования
Несколько десятков глотков синих сумерек спустя (лишившись привычного образа жизни, я окончательно утратил способность хоть как-то отмерять ход времени) я выглядел так, что ни один из завсегдатаев «Салона» не смог бы меня узнать. Всклокоченные волосы, отросшая борода, грязный измятый плащ, который служил мне то простыней, то одеялом, в зависимости от того, что было нужнее. Я очень быстро осунулся: кормили-то здесь, конечно, бесплатно, однако аппетит у меня пропал; к тому же все меньше находилось владельцев кафе, готовых пустить меня в свое заведение. Когда со мной пытались заговорить, я бессвязно мычал, поскольку отлично знал, что задушевная болтовня — моя ахиллесова пята, самое слабое место. Хороший собеседник вполне мог бы уговорить меня умыться, пообедать, переодеться да еще и поселиться в пустующем домике по соседству — нет уж!
Иногда становилось совсем невмоготу. В эти черные дни безумие было сильнее меня, мрак застилал мне глаза. Полуслепой и отчаявшийся, я бродил по улицам, пугая своими хриплыми стонами привыкших к спокойному существованию прохожих. Время останавливалось, я почти физически ощущал, что отмеряющие его песочные часы (согласно теории Мёнина, именно так я и должен был видеть время) засорились, и количество песка в обеих чашах остается неизменным. Густая ядовитая кровь пульсировала в моих висках, насыщая тело безумием вместо кислорода. В такие мгновения тоска по мозаичным мостовым Ехо, серым глазам Меламори и дружеским пирушкам Тайных Сыщиков казалась мне благом, поскольку я узнал, что есть куда худшая боль: смутные воспоминания живого мертвеца о времени, когда он был просто живым.
Но из этих схваток я всегда выходил победителем. Несмотря ни на что, я оказался живуч, как драная кошка, в полном соответствии с замыслом Джуффина, который предусмотрительно создал меня неуязвимым. Что ж, стоило довести тело и разум до столь плачевного состояния, чтобы узнать наконец сокрушительную силу собственного духа. В жизни каждого бывают моменты, когда следует броситься в пропасть, чтобы наконец убедиться в том, что всегда умел летать.
Так я и жил, то балансируя над пропастью безумия, то погружаясь туда с головой. Я решил стать настоящим городским сумасшедшим, и я стал им. То ли укус Сэмюэля столь благотворно на меня подействовал, то ли следовало отдать должное собственным талантам в этой области — не знаю и знать не хочу. Главное, я осуществил задуманное.
Я быстро сделался единственным изгоем Тихого Города, своего рода местной достопримечательностью. Своим видом я отравлял беззаботное существование великому множеству славных людей. Однако этого было явно недостаточно для того, чтобы оказаться первым изгнанником за историю существования этого райского уголка. В моем плане чего-то не хватало. Оставалось понять, чего именно.
И однажды меня осенило. Я проснулся на чьем-то заднем дворе, где довольно сносно выспался, зарывшись в свежескошенную траву, и едва сдержал желание завопить: «Эврика!» Идея была проста и легко осуществима; разумеется, у меня не было никаких
С этого момента я начал поносить Тихий Город. Я бродил по улицам и ругал его вслух, умолкая, лишь когда сон сваливал меня с ног. «Мерзкий, дрянной, задрипанный городишко! — с энтузиазмом восклицал я. — Вонючее болото! Самое поганое место во Вселенной! Уродство! Архитектурное недоразумение! Свинарник!»
С какой стати я поднял такой гвалт? Да просто вспомнил, как Альфа говорила мне, будто Тихий Город помешан на любви. Я верил в нее: Альфа умница, она не может ошибаться! А если этот город действительно жаждет любви, значит, тип вроде меня для него — кость в горле. Рано или поздно он непременно захочет от меня избавиться. И поскольку я сам хочу в точности того же — дело в шляпе!
Конечно, я здорово рисковал: вполне могло статься, что Тихий Город предпочтет убить меня, а не отпустить. В таком случае некому будет тосковать о мозаичных мостовых Ехо, и затея сэра Джуффина Халли и его загадочных «старших товарищей» пойдет прахом, все это так… Но я уже давно решил, что никому ничего не должен. Вообще никому, в том числе и Джуффину. Он придумал меня? Вот и славно. Но раз уж он придумал меня таким, каков я есть, пусть сам все и расхлебывает.
О да, я был по-настоящему безумен в те дни, но порой мне кажется, что никогда еще я не мыслил так ясно — ни до, ни после.
И однажды (я как раз рылся в помойном ведре у входа в ресторан под гордой вывеской «Золотой Гусь», откуда меня только что вежливо попросили убраться, и громогласно заявлял, что только в таком дурацком городке может существовать поганая забегаловка со столь идиотским названием) я услышал голос. Он звучал не откуда-то сверху, откуда обычно льется глас божий в мультфильмах, снятых по мотивам библейских сюжетов, а из-под земли.
— Почему ты так ненавидишь меня?
Голос звучал скорее обиженно, чем угрожающе, и мое сердце сжалось в сладкий комок, предчувствуя скорую развязку.
— Потому что ты самый дрянной, мерзкий, паршивый, дурацкий, уродливый городишко во Вселенной! — бодро отрапортовал я.
— Разве я не заботился о тебе? — печально спросил голос. — Разве я не устроил твою жизнь наилучшим образом? Разве я не предоставил тебе самое уютное из жилищ? Разве я отказывал тебе в пище? Разве я не наполнил твой дом самыми лучшими книгами? Разве не окружил друзьями и даже почитателями?
— Ты поселил меня в поганом свинарнике, раскормил, как свинью, и жизнь моя здесь была сплошным непрерывным свинством. Ты — не город, а вонючее болото, в котором копошатся сытые свиньи, — парировал я. И для убедительности добавил: — Меня тошнит от твоего слабоумного бормотания даже больше, чем от твоей паршивой жрачки!
Таким образом мы препирались еще четверть часа. Тихий Город гнул свою линию, я — свою. В отличие от таинственного голоса, я не брезговал нецензурной бранью; когда же мне требовалась передышка (ибо любой словарный запас может иссякнуть), я демонстративно плевал себе под ноги и старательно воспроизводил звуки, которые издает блюющий человек.
Я так увлекся, что не сразу заметил надвигающиеся перемены. В городе поднимался ветер. Синие сумерки сгустились до полной, непроницаемой тьмы. Ветер усиливался. Я понял, что эта стихия пришла по мою душу, и торжествующе рассмеялся: будь что будет, а своего я добился! Я победил. Возможно, это была первая настоящая победа в моей жизни. Какую бы цену ни пришлось заплатить, оно того стоило!