Лабиринт Осириса
Шрифт:
Последней он осматривал свободную комнату. И там нашел ответ на то, что его мучило с тех пор, как он увидел гостиную, – почему отсутствуют записные книжки.
Все журналисты, которых он встречал, имели записные книжки. И не только для пользования в настоящее время. У них оставались и старые. Журналистам, как и детективам, постоянно требовалась справочная или контрольная информация, которая была собрана ранее. У Натана Тирата вся квартира была забита такими записными книжками, и Бен-Рой помнил, как его приятель чуть не порвал с женой после того, как та во время весенней уборки выбросила солидную порцию.
Бен-Рой не заметил ни одной записной книжки на рабочем
Возможно, в них содержалась ценная информация, но чтобы извлечь ее оттуда, потребовалось бы слишком много труда. Не только из-за количества книжек. Все записи Клейнберг вела стенографически. Придется заняться и этим, но пока Бен-Роя больше волновало не то, что было в квартире, а то, что в ней отсутствовало. Сколько он ни искал, ему так и не удалось найти ни тетрадей, ни блокнотов с записями последних трех месяцев. Он осмотрел все без исключения коробки, вернулся в гостиную и спальню, но безрезультатно. Складывалось впечатление, будто журналистская жизнь Клейнберг оборвалась двенадцать недель назад.
Его учитель, старый шеф полиции Леви, тот, что для описания процесса расследования придумал аналогию с цепью, завещал ему еще одну жемчужину полицейской мудрости: кишечную колику. Кишечная колика – это ощущение, когда в деле что-то не ладится, не соответствует общей картине преступления. Задушенная в храме женщина – дело, конечно, нехорошее, но кишечную колику вызывает не само преступление, а аномалии в нем. Отсутствие записных книжек было аномалией.
Как и с исчезнувшим ноутбуком, существовало много возможных объяснений пропажи записных книжек. Но внутреннее чутье подсказывало Бен-Рою, что их забрал убийца Клейнберг. И это вызывало кишечную колику, сильную кишечную колику, потому что убийца, забравший стенографические заметки, не соответствовал типажу другого – задушившего жертву и укравшего ключи, бумажник, мобильник и ноутбук. Что-то не вязалось. Не соответствовало одно другому. Бен-Рой прислонился к оконной раме и задумался, глядя вдаль. Пятнадцать минут спустя, когда появилась команда экспертов, он все еще стоял у окна.
Еще с полчаса он походил по квартире, пока эксперты приступали к своим занятиям в гостиной. Не обнаружив ничего полезного, предоставил поиски им и направился к двери. Он был уже на лестнице, когда его окликнула девушка-эксперт.
– Не знаю, это важно или нет.
Бен-Рой вернулся. Девушка стояла напротив стола Клейнберг и показывала на записную книжку в кожаном переплете. Когда он сам осматривал стол, записная книжка была завалена бумагами, а теперь ее освободили и отложили в сторону.
Сначала Бен-Рой не понял, на что указывала эксперт. За исключением пары отметин от шариковой ручки и пятна черных чернил в книжке ничего не было. И только наклонившись и всмотревшись, он увидел на мягкой бумаге едва
«Воски».
– Такое впечатление, что на этом слове она сильнее нажимала на ручку, – заметила эксперт. – Так бывает, когда что-то застревает у человека в голове, по-настоящему его тревожит.
Воски.
– Это вам что-нибудь говорит? – спросил Бен-Рой.
Девушка покачала головой.
– А вам?
Он тоже мотнул головой. Это был точно не иврит. Бен-Рой достал блокнот, записал слово, мгновение смотрел на него. Затем пожал плечами, сунул блокнот в карман и пошел к выходу.
– Подумайте, не удастся ли пристроить куда-нибудь кошку, – бросил он через плечо.
Луксор
Халифа знал всего троих богатых людей.
Приятеля детства, сколотившего состояние на интернет-индустрии. Американскую писательницу-миллионершу, с которой завязал поверхностную дружбу, когда она приехала в Луксор, задумав серию детективов о луксорской полиции (нелепая мысль). Третьим был его свояк Хосни.
Возвращаясь через центр города после встречи с Демианой Баракат, Халифа заглянул в интернет-кафе и отправил первым двум электронные письма: объяснил финансовые проблемы своей знакомой и спросил, не смогут ли они чем-нибудь помочь. При этом он чувствовал себя неудобно – Халифа был гордым человеком, и не в его характере было просить о помощи, особенно если дело касалось денег. Но он не мог выбросить из головы маленького горбуна и считал себя обязанным что-то предпринять.
Хосни он писать не стал. Его свояк, вице-президент самой большой в Египте компании по производству растительного масла, был прижимистым человеком и еще более непробиваемым, чем кладка Великой пирамиды.
Отправив письма, Халифа вышел на Корнич эль-Нил и задумался: повернуть ли ему в Эль-Авамайю, в полицейский участок – шикарное новое здание, куда их перевели после того, как снесли старое, – или просто пойти домой.
В итоге он не сделал ни того ни другого. В этот день его босс, старший инспектор Абдул ибн-Хассани, собирался прочесть одну из своих бесконечных лекций по «модернизации» – «Новый Египет, новый Луксор, новое здание, новая полиция», так он их обыкновенно называл, – и Халифа чувствовал, что может спокойно без нее обойтись. Дома была Сама – сестра Зенаб и жена Хосни. Она приехала на день в гости из Каира, и слушать ее трескотню о косметике, магазинах и последних слухах в высшем обществе казалось еще менее привлекательным, чем наставления начальника.
Поэтому Халифа переправился через Нил на мотопароме, взял такси до Дейр-эль-Медины и забрался на свое «место раздумий» среди отрогов на склоне Курна.
Он всегда приходил в это место, когда хотел побыть один – совсем один, наедине со своими мыслями, вдали от всех и от всего. Отсюда, со скального уступа в расселине, расположенного на полпути к вершине горы, открывался вид на Долину царей. За ней на севере, где протекал Нил, раскинулись фермерские угодья, а дальше пустыня постепенно превращалась в безликую дымку. Он открыл это место много лет назад, когда еще только перебрался в Луксор, и с тех пор время от времени поднимался сюда – особенно в последние месяцы, когда ему как никогда требовались покой и уединение.