Лабиринт Осириса
Шрифт:
– Ты сегодня ужинаешь с Сарой? – спросила Шалев, словно прочитав его мысли.
– Она пойдет к своим старикам.
– Хочешь, приходи к нам. Мы всегда тебе рады.
– Спасибо, Лея, но меня уже пригласили.
– Честно?
– Честно.
Они вышли из кабинета и оказались во дворе позади здания полиции. «Шкода-октавия» Леи стояла в дальнем конце рядом с конным манежем. Бен-Рой проводил ее к машине.
– Пусть Намир продолжает заниматься старыми делами и висяками. – Шалев вернулась к разговору о деле. – И еще в дополнение озадачу его армянской темой. А Пинкаса нагружу русскими и угрозами поселенцам Хеврона – не отыщется ли какой-нибудь связи.
– А мне что? – спросил Бен-Рой.
Он сказал это с манерными интонациями, подражая голосу Зиски, когда тот задавал такой же вопрос на утреннем совещании. Шалев ответила испепеляющим взглядом.
– Продолжай заниматься Клейнберг. Я хочу знать, о чем она писала, кого разозлила, почему собиралась в Египет и зачем так часто появлялась на территории армянского храма.
Они подошли к машине, и Лея открыла замок.
– Кстати, ты поладил с Зиски?
– Еще как. Собираемся съехаться на следующей неделе.
– Мазл тов [38] . – Она бросила сумку на заднее сиденье, села за руль и захлопнула дверцу. Слева от них во двор, пыхтя, въехал квадроцикл «поларис-рейджер» – единственное транспортное средство, способное легко преодолевать крутые улочки Старого города. Лея подождала, пока он припаркуется, и завела мотор.
– Так ты завтра выходной?
Бен-Рой кивнул.
– Займусь косметическим ремонтом в квартире Сары. Но если хочешь, могу…
– Я хочу, чтобы ты ремонтировал. Правда, если ты будешь это делать так же, как работаешь в полиции, мне страшно подумать, что у тебя получится. Ну, до воскресенья! – Она помахала рукой, включила передачу и медленно поехала к выводящему за территорию полицейского участка проезду. Но на середине двора остановилась и опустила стекло.
38
Желаю счастья (ивр.).
Бен-Рой подошел к машине. Лея сидела, уставившись вперед и сложив руки на руле.
– Не могу этого объяснить, Арие. – Ее голос внезапно посерьезнел, стал задумчивым. – Не лежит у меня душа к этому делу. С самого начала.
– Это потому что задушили женщину, да еще посреди храма?
Шалев не улыбнулась.
– Такое ощущение, что все это приведет к чему-то…
– Нехорошему?
Она посмотрела Бен-Рою в глаза.
– Будь осторожен, Арие. Будь осторожен и держи меня в курсе, ладно?
За пять лет совместной работы Лея Шалев никогда с ним так не говорила. И от этого ему стало как-то до странности беспокойно.
– Договорились? – повторила она.
– Конечно, – кивнул Бен-Рой.
Шалев пожелала ему приятной субботы и уехала. Снова начал накрапывать дождь.
Луксор
– Папа, мы смотрим «Мэри Поппинс»!
Не успел Халифа открыть входную дверь квартиры, как из гостиной к нему бросился младший сын Юсуф и прыгнул на руки. Радостно обнял, поцеловал в губы, затем высвободился и побежал обратно по коридору. Халифа улыбнулся, покачал головой и закрыл за собой дверь. Несколько мгновений он не сходил с места и стоял с купленным по дороге от Курна букетом лилий, только озирался по сторонам, словно хотел убедиться, что в самом деле здесь живет. Потом, вздохнув, двинулся вслед за сыном. Они переехали в эту квартиру полгода назад.
Квартира была больше и удобнее прежней, мечеть и школа находились совсем неподалеку. Здесь даже был установлен приводивший в восторг Юсуфа кондиционер. Мальчишка любил включать систему на полную мощность, а затем строил убежища, чтобы прятаться от холода.
Но несмотря на комфортабельность, квартира не грела душу Халифы. И не только из-за экспериментов Юсуфа с кондиционером. Даже прожив здесь полгода, он чувствовал себя в собственном доме чужим.
Отчасти из-за соседей. Этажом ниже жила приятная пожилая дама, рядом вполне приличная семья, если не считать того, что у них круглые сутки всю неделю орал телевизор. Но не было между ними близости, как в старом доме, единения, которое приходит, если живешь с людьми бок о бок шестнадцать лет. Они были частью старой квартиры, но здесь этого ощущения так и не возникло. Каждый раз, когда Халифа приходил домой, у него появлялось чувство отчуждения, словно он ехал на автобусе и по ошибке вышел не на той остановке.
Но еще хуже на него действовало отсутствие в новом жилье души. Никакой памяти, никаких ассоциаций. Никаких чувств. Ничего, что бы привязывало их к этому месту. Потеря старого дома воспринималась как утрата связи с прошлым. Они перевезли сюда все свои вещи, но квартира все равно казалась пустой.
Мебель можно забрать с собой. А вот память, как обнаружил Халифа, транспортировке не подлежит.
Как всегда, он заглянул в комнату старшего сына Али и прошел по коридору на кухню, где его дочь Батах готовила ужин.
– Ну, как прошел день? – спросил он, обнимая девушку и целуя в лоб.
– Замечательно, – ответила она, отвечая на ласку. – У нас была тетя Сама.
– Невероятно увлекательно.
– Еще бы. Она рассказывала, как дядя Хосни возил ее за покупками в Дубай. Говорила только об этом.
Ее сарказм был едва ощутим, но не ускользнул от Халифы. Он улыбнулся и щелкнул дочь по носу. Девушке исполнилось семнадцать лет, и она внешностью напоминала Зенаб, когда та была моложе, – стройная, с длинными черными волосами и огромными глазами и с ее чувством юмора.
– Как мать? – спросил он.
– Нормально. Смотрит телевизор. – Батах мотнула головой в глубину квартиры.
Халифа кивнул, еще раз поцеловал дочь и направился по коридору в гостиную, где на диване, обняв Юсуфа, свернулась Зенаб. Они смотрели DVD-диск Али с «Мэри Поппинс» и мурлыкали под бодрящие аккорды песенки про воздушного змея (в кадре бежали арабские титры: «Запускаем змея в небеса, под ним поля, дома, леса…»).
Халифа подошел, положил цветы рядом с женой и, обняв ее за плечи, поцеловал в макушку.
– Все в порядке?
Зенаб коснулась его руки, но глаз от экрана не оторвала.
– У меня завтра выходной. Как насчет того, чтобы провести время с нашим малышом?
Она сжала его ладонь, но так и не повернула головы. Халифа еще немного постоял, вдыхая запах ее волос, а затем, прошептав: «Я тебя люблю» – вернулся на кухню помочь Батах с ужином.
– Сама справлюсь, – бросила дочь, когда он достал из ящика нож и занял место возле нее.
– Ты же знаешь, как мне нравится что-нибудь порубить. Не лишай меня этого маленького удовольствия.