Лабиринт Осириса
Шрифт:
– Вы сказали, что госпожа Клейнберг разговаривала с девушками?
– С тремя: Лолой, Софией и Марией.
– Вы присутствовали?
– Когда она беседовала с Лолой и Софией. Девушки очень ранимы, им неловко с незнакомыми людьми, и нам приходится соблюдать осторожность, когда являются чужие. Но Ривка вела себя с ними потрясающе – по-доброму, заботливо. Невероятно, как они открылись.
Хиллель сделала новый глоток кофе. Бен-Рой потянулся за печеньем и положил в рот – хоть какая-то кроха на обед.
– О чем они говорили? – спросил он,
– Об их опыте. Примерно о том, о чем рассказывала я.
Бен-Рой сделал знак рукой, давая понять, что хотел бы услышать больше. Хиллель положила ногу на ногу и поставила кружку на колено.
– Лола узбечка, – начала она. – Откликнулась на объявление с предложением работы официантки, а кончилось тем, что ее продали сутенеру в Хайфе. Обычная история: кажется, что все идет хорошо, пока девушки не попадают в страну. Затем у них отбирают паспорта, насилуют и заставляют по восемнадцать часов работать в борделе. Лола, прежде чем ее вызволили, пять лет прожила в Израиле.
– Она попала сюда через Египет?
Хиллель покачала головой.
– Прилетела в аэропорт Бен-Гурион по рабочей визе. А вот Софию доставили именно так. Она украинка. Приятель сказал, что может достать ей работу в Израиле. Конечно, никаким приятелем он не был. Обыкновенный вербовщик. Они охотятся на таких девушек. Уязвимая, бедная, жила в обстановке насилия, низкая самооценка – классический типаж.
– И ее переправили через Синай?
Хиллель кивнула.
– Бедняжка, натерпелась в пустыне. Им всем приходится не сладко. Но ей в особенности. Ее насиловали скопом. Через задний проход. На ее глазах девушке, которая пыталась бежать, разбили колени. Не хочется даже думать об этом.
Бен-Рой потянулся было за вторым печеньем, но отдернул руку – аппетит у него сразу пропал.
– Эти девушки сейчас здесь? – спросил он.
– На работе, – ответила Хиллель. – Я уже говорила, что мы подыскиваем им работу. Неквалифицированную, но она является частью их реабилитации. Помогает повысить самооценку и учит такому общению с людьми, в котором нет насилия. София раскладывает товары в супермаркете, Лола – уборщица.
– А третья? – Бен-Рой бросил взгляд на страничку записной книжки, вспоминая имя. – Мария?
Хиллель ответила не сразу, и ее голос сделался глуше.
– Ее больше нет с нами.
– Депортировали?
– Она… исчезла.
Бен-Рой поднял на директрису глаза.
– Сбежала?
– Или сбежала, или ее увел сутенер. Мы молимся, чтобы было первое.
Хотя Хиллель сдерживала себя, чувствовалось, что она расстроена.
– Срок ее визы почти истек, – продолжала она, – а министерство только что отказало в продлении. Не исключено, что это послужило катализатором. Ее страшила мысль, что придется возвращаться домой. Она не сомневалась, что ее снова засадят в бордель. Или сделают что-нибудь похуже.
Она не объяснила, что значило «похуже». В этом не было необходимости.
– Это случилось
– Несколько недель назад. Сразу после того, как к нам в приют приезжала Ривка. Мария ушла утром на работу и не вернулась. Это все, что нам известно. Наши люди ее ищут, и полиция, разумеется, извещена, но до сих пор никаких сведений…
Хиллель вздохнула и покачала головой. Только в эту минуту Бен-Рой заметил, что ее волосы у корней начинают седеть.
– Госпожа Клейнберг брала у нее интервью?
– Не в такой официальной форме. Они просто разговаривали. И еще рисовали.
Детектив недоуменно наморщил лоб.
– Рисовали?
– Мы поощряем в этом девушек. Рисовать карандашом, красками, лепить. Способствует самовыражению, помогает выплеснуть из себя то, о чем не хочется говорить. Мы оборудовали для этого небольшую изостудию. И нашли в ней Марию, когда я водила Ривку по дому. Меня позвали по каким-то делам, и я оставила Клейнберг с девушкой, а когда вернулась, обе сидели рядом и вместе рисовали.
В памяти Бен-Роя всплыла картинка из квартиры убитой.
– Блондинку?
– Простите, не поняла.
– Женщину со светлыми волосами. На голубой бумаге.
Хиллель удивленно прищурилась.
– Откуда вам известно?
– Рисунок находился в квартире госпожи Клейнберг.
– Ах вот как, – проговорила она. – Тогда все понятно. Она спрашивала Марию, можно ли ей забрать рисунок.
Бен-Рой стал постукивать кроссовкой о пол – медленно, ритмично: непроизвольная реакция, всегда возникающая у него в тот момент, когда он чувствовал, что разговор подходит к интересной точке.
– Значит, когда вы вернулись, они вместе рисовали?
Хиллель кивнула.
– А когда я сказала, что готова продолжить экскурсию по дому, Ривка спросила Марию, не может ли она поводить ее вместо меня. Девушка согласилась, что меня удивило, потому что она была очень замкнутым человеком и редко разговаривала с людьми, даже с нашими специальными консультантами.
– А с госпожой Клейнберг разговорилась?
– Похоже на то. Когда я в какой-то момент посмотрела в окно, они сидели на лавочке во дворе, держались за руки и болтали. Провели вместе больше часа.
Она смахнула с глаз мешающие волосы.
– Так иногда происходит: что-то щелкает в мозгу, и девушка, из которой слова не вытянешь, вдруг изливает душу незнакомому человеку. Видимо, в поведении Ривки было нечто такое, что помогло ей открыться.
И опять в голове Бен-Роя прозвучали слова Мордехая Яарона: «У Ривки было бессознательное сочувствие к обездоленным».
– Вы имеете представление, о чем они говорили?
– Боюсь, ни малейшего. Мария потом ничего не рассказывала, а мне было неудобно задавать ей вопросы. Разговор был личный, а такие вещи мы в нашем доме уважаем. Честно говоря, я обрадовалась, что она с кем-то общается. Девушка сильно травмирована и накопила в себе очень много негатива. Ей требовался человек, чтобы все это выплеснуть.