Лабиринт
Шрифт:
— Не надо, говоришь, — еще один удар в живот, — а ребенка гадостью пичкать надо? Доктор Айболит, бл***. Что вы там девчонке в истории болезни нарисовали?
— Я… я… — он начал заикаться, унять участившееся дыхание никак не получалось, — у меня не было выбора… прошу вас… Я даже рад, что вы пришли… Что наконец-то все это прекратится…
Хм… прекратиться? Блефует? Лжет? Пытается переключить мое внимание?
— Много слов, мало действий. А должно быть наоборот. Учитель из меня хреновый — еще хуже, чем врач, поэтому шевелись давай.
Он подошел к своему столу, доставая из кармана ключи, открыл его
— Я не знаю, как вас зовут и кто вы, я так же понимаю, что сегодня может быть моя последняя смена в этой больнице, но… — увидел, как он сжал папку в руках и, положив ее на стол, отвернулся к окну, — но все это… невыносимо. Я ведь не для этого пришел сюда… Я всегда хотел помочь…
Выслушивать исповедь униженного и оскорбленного не было никакого желания, но сейчас я понимал, что могу получить гораздо большее, чем слезливый рассказ. Он поник, словно прогибаясь под каким-то немыслимым грузом, который враз стал в сто крат тяжелее. Он повернулся ко мне, на его лице отобразился отпечаток разочарования и усталости.
— Вот то, что Вам нужно… Возможно, Вам удастся прекратить наконец-то мучения этой ни в чем не повинной девочки. Я столько лет наблюдаю за ней… она талантливая, — его рассказ время от времени прерывали тяжелые вздохи, — она рисует… замечательные рисунки… Не знаю, почему они так поступают с ней…
— С таким отцом лучше быть сиротой, я согласен, — я поддержал разговор, так как внутри у самого что-то сильно укололо.
— А мать-то чем лучше? Я даже не знаю, кого из них больше ненавижу…
— Мать? Вы знаете ее мать?
— Лучше бы не знал, поверьте. Понимаете, я человек маленький, что я могу в этой жизни… Да и сразу прижали меня, чтоб лишних вопросов не задавал… Только не могу я больше, — он сцепил зубы, даже лицо стало другим — не таким ничтожным. Так бывает, когда тело как будто освобождается от невидимых кандалов, когда ощущаешь во рту вкус облегчения, а принятое решение наполняет какой-то невиданной силой. — Не могу и не буду. Год за годом в вечном страхе и прячась от угрызений совести… Будь что будет.
— Что с матерью? С чего ты взял, что это мать? Может, любовница Беликова… очередная.
— Да как же… мать, конечно… Татьяна… Породистая такая, зеленоглазая… Адвокатша…
Я пока не мог сообразить, как все эти куски собрать воедино, чтобы увидеть полную картину, и понял, насколько верным было решение приехать сюда сразу же. Моего визита никто не ожидал, ни сам докторишка, ни тем более Беликов, а эффект неожиданности всегда застает врасплох. Когда человек не готов к ситуации, он выдает истинные эмоции и действует импульсивно.
— И часто ли она сюда приезжала и какие указания давала?
— Да не часто… какое там часто… и то, чтоб проверить, что исправно лекарства даем… Ни слова ласкового не скажет, ни обнимет… Знаете, я повидал всякого, и смерть видел, и горе человеческое, отчаяние от утрат, которое людей подкашивает, но… нет ничего страшнее равнодушия.
Я начал напряженно соображать, пытаясь понять, какой вариант будет самым удачным. Вывезти отсюда посреди ночи Ксению — все равно что перечеркнуть весь план, который мы с Максом разработали. Татьяна, оказывается, та еще сука, падальщица под шкурой жертвы. Только с ее разоблачением
— Значит так, девчонка остается здесь, прекращай ей всякую дрянь давать, и, главное — молчи. Я своих людей в поселок прислал, не бойся ничего. Мы поможем, прикроем, с Беликовым я позже решу все. Лишнее вякнешь — не только себя под пулю подведешь, все ясно?
— Да… конечно ясно… Теперь мне уж точно терять нечего… Если не вы — так он… Девочке только помогите… Хорошая она.
Я оставил его в кабинете, в который раз убеждаясь, насколько лживой может быть оболочка. Не только у людей, но и у картинок, которыми они прикрывают собственное гнилое нутро. Я набрал номер Макса и, дождавшись пока он поднимет трубку, сразу перешел к главному:
— Макс, я только что из больницы. Решил тут все. Насчет Татьяны — она не та, за которую себя выдает… Не телефонный разговор, просто имей это в виду.
ГЛАВА 11. Карина
Черт возьми, я никак не могла усидеть на одном месте. Ненавижу это чувство — когда грудь сдавливает противное чувство тревоги, но невозможно понять, от чего. Послушала музыку, врубив ее на полную громкость, пытаясь заглушить навязчивые мысли, но уже через пару минут выключила, понимая, что это не помогает. Полистала какой-то дурацкий журнал, даже попыталась прочитать очередную бредовую статью для подростков, глаза бегали по строчкам из черных букв… но ни одной из них я так и не поняла. Уфффф, да что же со мной такое… В очередной раз подошла к окну, отодвигая занавеску и наблюдая за железными воротами. В который раз, измеряя шагами комнату и пытаясь встряхнуться, чтобы отогнать от себя это мерзкое чувство. Набрала подружку, но вместо гудков услышала вежливо-металлическое уведомление о том, что на данный момент связь в абонентом отсутствует. Они все что, сговорились, что ли?
И я понимаю, что меня опять тянет к окну… Неудержимо, постоянно, словно я хочу увидеть там что-то, чего очень жду. Как ребенок в детстве ждет какого-то необычайно ценного подарка, когда кажется, что каждая секунда тянется невыносимо долго, а дыхание раз за разом сбивается, настолько тяжело уже дождаться. Где-то издалека, еле ощутимо, слабым отголоском зазвучала, подрагивая, мысль, что я все же скучаю… Жду, когда он вернется. Только осознание этого заставляло меня чувствовать себя подлой предательницей… так, словно я втаптываю в грязь память о маме… Ведь она умерла из-за него… Он ведь виноват… во всем… и в том, что со мной произошло, тоже. Так почему я жду… Почему? Эта мысль причиняла мне боль, и поэтому я делала все, чтобы не дать ей зазвучать в моей голове громче.
Когда услышала тогда в машине у Макса, что его арестовали, сердце словно ухнуло вниз. Только от чего? Я ведь столько раз думала о том, как хочу наконец-то избавиться от этой вынужденной опеки, как хочу дождаться своего восемнадцатилетия и бросить ко всем чертям и этот дом, и этот город. Уехать, начав новую жизнь с новыми людьми, избавившись от прошлого, которое постепенно, день за днем, с одной стороны разрушало, а с другой — усиливало протест, заставляя вставать по утрам и, выпрямив спину и вздернув подбородок, идти в школу, улыбаться и делать вид, что жизнь удалась.