Лабиринты любви
Шрифт:
– Но что ты желаешь услышать от меня?
– Правду, хотя бы раз в жизни. Почему ты все время врешь?
– Потому что именно этого ты ожидаешь от меня! Даже будь я совершенно искренна, ты все равно не поверишь, так что…
Удивляясь, что голос звучит так ровно и почти бесстрастно, Сара осеклась и пожала плечами, преодолевая неумолимое давление его рук.
– Итак, поскольку мы наслаждаемся очень откровенной интимной беседой, отчего ради разнообразия тебе не попробовать быть правдивой? Даю слово, меня уже ничем не шокируешь. – И, легко коснувшись губами ее губ, беспечно добавил: – Ну, скажем, поведай о том, почему я так ясно ощутил взаимное расположение между
– Анджело? – с непонимающим видом переспросила Сара и услышала в ответ бешеное рычание:
– Именно! Тот самый, со спрятанным в кустах мотоциклом… кстати, какой марки?
– Кажется, «хонда». О да, он такой услужливый и очень добрый! Не сводил глаз с синяка у меня на скуле, пока я не смутилась. А тебя это не трогает? Как по-твоему, Анджело тоже бьет своих женщин? Если так, мне ни в коем случае не хотелось бы с ним прокатиться! И Карло вряд ли одобрил бы, не находишь?
– Ты…
Грязное ругательство словно повисло в воздухе, прежде чем он, встряхнув головой, презрительно бросил:
– Карло? Если в твоей голове осталась хоть капелька мозгов, ты не произносила бы больше его имени, потому что мы оба давно поняли – Карло не для тебя и ты не для Карло! У него еще маловато опыта, чтобы иметь дело с такой прожженной сучкой, как ты. Что же касается Анджело… тебе вообще ни к чему думать о нем! Не смей даже близко подходить к нему и его мотоциклу, и скорее всего вообще больше не увидишь его, разве что в снах или похотливых фантазиях!
– То есть как это «не смей»? По-моему, ты живешь в воображаемом мире давно прошедших веков, когда женщины были бесправными рабынями, либо купленными, либо насильно уведенными в плен. И если мне захочется, я стану встречаться с Анджело! Кстати, что-то я не слышала твоих возражений тогда, в лесу! Может, несмотря на твои пистолеты и угрозы, ты на самом деле боишься братишку и всего, что он олицетворяет. Ведь, в сущности, он твое второе «я»! Только был зачат в любви, а не по обязанности и из чувства долга…
Она вовремя прервала поток злобных обвинений, предназначенных для того, чтобы терзать и резать по живому, бессмысленно жестоко изгиляясь над душой.
– Почему ты замолчала? – тихо и очень спокойно осведомился он, хотя от этого ледяного голоса по телу пошли мурашки. – Договаривай же. Анджело – дитя любви, которого ты находишь таким милым и который знает, кто ты на самом деле… знает настолько хорошо, что имел наглость предложить тебе прогулку на мотоцикле… интересно только куда?
– Знаешь…
Господи, хоть бы голос не дрожал от нахлынувших эмоций, разбираться в которых нет ни времени, ни сил!
– Знаешь, по-моему, мы оба не правы и слишком разгорячились. Уверяю, я ни в малейшей степени его не интересую. Анджело – один из поклонников Моны. Неужели не заметил, с каким благоговением он назвал ее несравненной? Я за милю чую преданных обожателей мамы Моны.
– Ах да… у всех нас есть матери… Но у твоей по крайней мере хватило смелости назвать свое дитя любви Дилайт. Моя Дилетта… «О, луна моего восторга!» – издевательски страстно процитировал Марко и, перекатившись на Сару, уютно устроился между ее бедрами, несмотря на запоздалое сопротивление. Приподнявшись на локте, он вцепился ей в волосы одной рукой, пока другая, погладив бедро и живот, не накрыла грудь.
– Прекрати! – отбивалась Сара, безуспешно пытаясь оттолкнуть его. – Я… я… не надо…
– Да замолчи же ради Бога! – рявкнул он так свирепо, что Сара дернулась, словно от удара. – Надо, и ты прекрасно это понимаешь, моя лицемерная Дилетта.
– Пожалуйста, не называй меня так!
– Не звать тебя по
– Еще меньше, чем насилие!
– Мне ни разу не пришлось брать тебя силой! – неожиданно громко и неприятно рассмеялся он, стискивая в кулаке ее запястье. – Думаю, ни одному мужчине не придется много трудиться, чтобы ты раздвинула для него ноги. Показать, как именно?
«Не стоит», – в отчаянии думала Сара. Она готова принять его, еще до того, как он начнет. Марко превратил ее в извращенную мазохистку, и теперь нетерпеливо выгнувшееся тело жаждет его вторжения!
– Ну же, колдунья моя! Поцелуй меня так, как целовала бы любовника, которого сама выбрала… человека, не ведающего, в чьей постели он очутился, пойманного в чувственную паутину твоих мягких нежных губ…
Она хотелапоцеловать его! Зачем противиться совершенно нормальному, естественному порыву? Позже… позже она будет ненавидеть и презирать себя за то, что в самом деле стала тем, чем он желал ее видеть. Однако сейчас Сарой управляли лишь инстинкты, властные и безумные. Подняв руки, она прижала к себе это неподатливое, таящее угрозу тело и припала к его губам в поцелуе, которого он требовал.
Глава 33
Время, казалось, остановилось, один день незаметно перетекал в другой, и Сара намеренно и сознательно оставила все попытки разобраться в себе и собственных чувствах. Она просто плыла по течению – законченная гедонистка, [22] изнеженная одалиска, для которой сераль был не тюрьмой, а единственной формой существования. Почему бы нет? Какой коварный вопрос…
Отдаваясь тому, что, конечно, было чистой похотью и ничем иным, Сара проводила целые часы обнаженная, на маленькой террасе, под солнцем, радуясь свету и теплу. В такие минуты никто из слуг, даже Серафина, не смел беспокоить ее, но иногда Сара физически ощущала прохладу падавшей на нее тени за мгновение до того, как Марко ложился рядом и неустанно брал ее под беспощадной синевой неба.
22
Человек, исповедующий гедонизм – философию наслаждения жизнью.
Порой он приходил к ней, пока Сара лежала в ванне, а бывали случаи, когда сам относил ее туда. И теперь вместо чинных обедов в огромной столовой он приказывал приносить еду в ее комнаты, и они дружно пировали. Иногда он затевал разговор, иногда же довольствовался тем, что просто смотрел на нее, ограничиваясь несколькими резкими словами, прежде чем подхватить ее с кресла и швырнуть на постель. В такие минуты ему, казалось, доставляло удовольствие срывать с нее одежду, оставляя только свои подарки – тонкую золотую цепочку-пояс с рубиновым подвеском, едва умещавшимся в ямке пупка, и ножной браслет из мелких рубинов в золотой сеточке искусной работы. Символы рабства?
Как-то она в гневе даже высказала все, что думает по этому поводу, пытаясь одновременно оттолкнуть Марко. И пусть она попала в тенета сладострастия, но еще сохранила достаточно здравого смысла, чтобы не желать окончательного превращения в живую игрушку герцога.
– Но ты и есть игрушка, – издевался Марко, смеясь над столь неожиданной яростью, и, перевернув ее на живот, навалился всем телом, продолжая спокойно застегивать цепочку. – Почему бы и мне не оказаться в числе тех, кто забавлялся с тобой? Ну-ка отвечай!