Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения
Шрифт:
В-третьих, таким образом можно было наглядно представить Короне и правительству в Лондоне, в каком враждебном окружении находились новые форты, в какой сложной социокультурной среде приходилось распространять британское присутствие в Хайленде.
Представление правительства о закрепленности британского присутствия в осваиваемом пространстве, таким образом, распространялось не только на институты государственной власти, представленной в «Описании Горной Страны» военной инфраструктурой. Оно имело и этнографическое измерение. Такие категории анализа «Хайлендской проблемы», как «клан» и «край» (в котором проживает тот или иной клан, например «край МакГрегоров»), оказывались взаимозаменяемы, что и происходит на картах, так же как в нарративных источниках [303] .
303
В области этнической картографии см., напр.: Lempri`ere С. A Description of the Highlands of Scotland…; в области нарративной географии см., напр.: THS.
Социальная, политическая, культурная идентичности горцев были вписаны в пространство, которое они населяли. Определенные при помощи картографических инструментов и географического воображения, клановые земли на карте Лемприера «создавали» подданных Соединенного Королевства, в то время как совокупность таких заселенных картографом мест «создавала» Хайленд и наполняла «Хайлендскую проблему» конкретным этнографическим
И здесь картографический анализ хайлендской политики Лондона на новом, этнографическом уровне возвращает нас к вопросу о том, как сочетались стремление Короны и правительства к централизации власти на окраинах и попытки представителей местных элит направлять этот процесс в выгодном для себя направлении. Как напоминают Джеймс Скотт и Кивельсон, реформирование благодаря описанию никогда не происходит так гладко и односторонне, как рассчитывают правительство, ответственные чины на местах и агенты: «Мы должны помнить не только о способности государства при помощи упрощений трансформировать мир, но также и о способности общества модифицировать, разрушать, блокировать и даже ниспровергать устанавливаемые для него категории» [305] . Инициированное властями картографирование Горной Шотландии неизбежно предполагало широкое привлечение местных информаторов и, следовательно, способствовало формированию хайлендской политики и решению «Хайлендской проблемы» во многом на основе представлений и интересов местных сообществ.
304
Таким представлением о логике картографического воображения «Хайлендской проблемы» в «Описании Горной Страны» Лемприера автор обязан тонким методологическим наблюдениям В. Кивельсон, охарактеризовавшей Московское царство в свете его сибирской политики «империей другого рода», в которой «политически и экономически московиты строили свое видение империи из партикуляристских кубиков» (Кивельсон В. Указ. соч. С. 253–257).
305
Там же. С. 41.
Картограф Артиллерийской палаты Клемент Лемприер составил «Описание Горной Страны» на основании сведений, представленных в рапорте командующего королевскими войсками в Шотландии генерала Уэйда. Командующий, как отмечалось, составил рапорт не только на основе собственных наблюдений, но и «с опорой на лучшие сведения», которые он смог собрать «во время пребывания в этой части страны» [306] . Речь идет об опоре на агентурную сеть, в которую входили в том числе такие весьма информированные представители шотландского общества, как лэрд Каллоден и лорд Ловэт. Эти последние, в свою очередь, получали сведения от многочисленных агентов из числа своих вассалов и/или клансменов, друзей, клиентов и патронов в Горной Стране и на Равнинах. Полевые исследования в случае с картографическими проектами британского присутствия в Горной Стране представляли собой агентурную деятельность, так же как и в случае с описательной географией Хайленда.
306
Wade G. Report, &с, relating to the Highlands, 1724 // HPJP. Vol. I. P. 131–132.
Не отказываясь от представлений о картографии как инструменте в руках централизующегося государства в Европе раннего Нового времени, к которому власти прибегали в своей окраинной и колониальной политике, в данном случае мы имеем дело с менее однозначной историей взаимодействия ответственных за умиротворение Горного Края чинов, картографов и местных агентов правительства [307] .
Так, например, в случае с вождем Фрэзеров речь идет не о разрастании государственного контроля, позволявшего Лондону при помощи карт обозревать каждый уголок гэльской окраины, склоняя отдельных представителей местных элит к сотрудничеству и совместной борьбе с якобитским движением. Скорее имели место определенная растерянность, робость и лень властей, оказавшихся перед необходимостью, вызванной якобитской угрозой, в обозримые сроки превратить контроль над далекой и «варварской» Горной Шотландией из номинального в реальный [308] .
307
Подробнее о такой интерпретации взаимоотношений картографии и государства в Европе раннего Нового времени в компаративном ключе: Кивельсон В. Указ. соч. С. 53–138; Kivelson V.A. Cartography, Autocracy and State Powerlessness. The Uses of Maps in Early Modern Russia // IM. Vol. 51 (1999). P. 83–105; в британском колониальном контексте: Vorsey L. de, Jr. Maps in Colonial Promotion James Edward Oglethorpe’s Use of Maps in «Selling» the Georgia Sheme // IM. Vol. 38 (1986). P. 35–45; Schmidt B. Mapping an Empire. Cartographic and Colonial Rivalry in Seventeenth-Century Dutch and and English North America // WMQ. Third Series. Vol. 54. No. 3 (Jul., 1997). P. 549–578; Pedley M. Map Wars: The Role of Maps in the Nova Scotia Acadia Boundary Disputes of 1750 // IM, Vol. 50 (1998). P. 96–104; Gronim S.S. Geography and Persuasion: Maps in British Colonial New York // WMQ. Third Series. Vol. 58. No. 2 (Apr., 2001). P. 373–402.
308
Как справедливо замечает по этому поводу Р. Митчисон, «интерес в Лондоне к тому, что происходило [в Горной Стране], не продержался и года [после 1725 г, на который намечались основные мероприятия, изложенные в рапорте командующего 1724 г.]; правительству казалось, что оно побеждает» (Mitchison R. The Government and the Highlands, 1707–1745 // Scotland in the Age of Improvement… P. 35). Именно по этой причине руководством к действию Лондон счел рапорт генерала Уэйда, оказавшийся более ориентированным на зримое присутствие Лондона в крае, чем записка вождя Фрэзеров, и вместе с тем значительно менее радикальным, чем соображения лорда Грэнджа (в сочинении генерала не говорится о ликвидации наследственной юрисдикции и феодальных держаний и других мероприятиях, на которые Лондон пока не решался). По характеру предлагаемых мер рапорт командующего включал набор именно таких рекомендаций, к которым правительство тогда было готово прислушаться.
В этой связи неудивительно, что в «Описании Горной Страны» Лемприера владетельные права лорда Ловэта в Инвернессшире не вызывают сомнений, хотя первые годы после подавления мятежа якобитов 1715–1716 гг. прошли для Саймона Фрэзера под знаком борьбы и судебной тяжбы с прежним владельцем наследных имений Александром МакКензи из Фрэзердэйла, поддержавшим якобитский мятеж.
При этом лорд Ловэт впервые поставил себя вне закона еще в 1696 г., так что «преданность» Стюартам пришлась очень кстати после бегства из Шотландии во Францию в 1702 г., где он предложил свои услуги «старому Претенденту». В надежде ускорить возвращение на родину вождь Фрэзеров отозвал своих клансменов из лагеря якобитов буквально накануне решающего сражения в Шотландии, при Шериффмуре 13 ноября 1715 г.
Этот поступок вернул ему не только монаршее прощение, но и наследные владения, которые, как указывалось, еще долгое время служили яблоком раздора между новым владельцем и прежним. Очень скоро вождь Фрэзеров определил для себя новые
Составленные картографами Артиллерийской палаты карты Горного Края, соответственно, использовались для локализации представителей местных элит и как агентов правительства, и/или как мятежников. В деле решения «Хайлендской проблемы» были возможны и необходимы оба варианта прочтения «Описания Горной Страны» Лемприера. Показательно, что в легенде карты кланы разделены не лояльностью изгнанным Стюартам или Ганноверам, а в зависимости от того, приняли они участие в мятеже или же воздержались. Даже информация о том, что «взбунтовавшиеся» кланы сложили оружие, помещена в той части легенды, которая содержит список кланов, не поддержавших мятеж. А список «взбунтовавшихся» кланов завершается примечанием: «Люди Этола [Этолла] и Бродалбина [Брэдалбейна] вовлеклись в мятеж без их предводителей» [310] .
309
Fraser J. Major Fraser’s Manuscript. His Adventures in Scotland and England; his Mission to, and Travels in, France in Search of his Chief; his Services in the Rebellion (and his Quarrels) with Simon Fraser, Lord Lovat. 1696–1737. Vol. I / Ed. by A. Fergusson. Edinburgh, 1889. P. 72–73, 103–136; Trial of Simon, Lord Lovat of the ’45 / Ed. by D.N. Mackay. Edinburgh and Glasgow, 1911. P. 208–209.
310
Lempri`ere C. A Description of the Highlands of Scotland…
В Великобритании первой половины XVIII в., как и в других европейских странах, составление карт, таким образом, служило местным интересам не менее эффективно, чем интересам центральных властей. Неудивительно, что взаимодействие между центральными и местными силами и интересами в Хайленде наиболее явно демонстрирует именно этническая картография (хотя крайне редкая в полном смысле слова), а не планы фортов и карты военных дорог. Сам факт представления Горной Шотландии на карте, предназначенной в том числе для демонстрации успехов командующего королевскими войсками в Северной Британии в Лондоне, как территории, пространство которой организовано исключительно по клановому принципу, многое говорит о способности представителей местных элит навязать ответственным за умиротворение Горной Страны чинам и их агентам наиболее привлекательный и выгодный для них образ мятежного края [311] .
311
В действительности социально-экономическое устройство Горной Шотландии и связанная с ним военная организация горцев были далеки от идеального соответствия феодально-клановым принципам. Коммерциализация активно проникала за «Хайлендский рубеж» еще в XVII в., так что военно-мобилизационные возможности феодально-клановых отношений стали весьма ограниченными задолго до актов о разоружении горцев 1716, 1725 и 1747 гг. Так, по списку способных носить оружие в Блэйр-Этолле и Глен-Тилте в 1702 г. только 46 % имели какое-либо оружие и только один из пяти был вооружен палашом и мушкетом (MacKillop A. «More Fruitful Than The Soil»: Army, Empire and the Scottish Highlands. 1715–1815. East Linton, 2000. P. 7). Влияние рынка и стремление магнатов и вождей Горной Страны пополнить ряды британской элиты вели к сокращению насилия в Хайленде, что особенно заметно на фоне распрей Короны и ковенантеров в Лоуленде, и усиливали желание видеть рядовых горцев скорее платежеспособными арендаторами, чем насельцами военных держаний (Macinnes A.I. Repression and Conciliation: The Highland Dimension 1660–1688 // SHR. Vol. 55. 1986. P. 168–172).
Хайленд кланов, вождей и феодальных властителей был не только признан таковым юридически Актом об Унии Англии и Шотландии 1707 г., сохранявшей наследственные юрисдикцию и службы в Шотландии [312] . В этом качестве гэльская окраина продолжала рассматриваться в прямом и переносном смысле слова, благодаря труду Лемприера, и четверть века спустя. Закрепленность горцев в пространстве границами клановых земель и феодальных владений, таким образом, наглядно подтверждала наличие в Соединенном Королевстве разделенной юрисдикции и дифференциации права.
312
A Source Book of Scottish History. Vol. III. 1567 to 1707 / Ed. by W.C. Dickinson, G. Donaldson. London; Edinburgh; Paris; Melbourne; Johannesburgh; Toronto and New York, 1961. P. 486.
До решительных попыток реформировать Горную Страну после подавления последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг. Лондон поддерживал курс на интеграцию края не через ассимиляцию и принуждение. Вместо этого ответственные за умиротворение Хайленда чины и их агенты способствовали признанию особого характера социально-экономических отношений и политической культуры гэльской окраины.
Этот факт из истории внутренней колонизации королевства, в свою очередь, позволяет усомниться в традиционном представлении о политике Великобритании первой половины XVIII в. в колониях и на окраинах как основанной в основном на стремлении к унификации и централизации [313] . Кроме того, обнаруженные обстоятельства позволяют предположить, что британские чины и их агенты отводили этнографическому осмыслению «Хайлендской проблемы» в ее решении особую роль, раз горцы на картах Горной Шотландии благодаря техническим способностям картографов и политическим талантам генералов обосновались всерьез и надолго.
313
Ограничительное законодательство, поражавшее в правах католиков в Ирландии на протяжении большей части XVIII в., и изгнание франкоязычного католического населения из Акадии в 1755 г. представляют собой одни из самых известных примеров такого подхода к окраинной и колониальной политике в деятельности британских властей.
Глава 2
НАСЕЛЯЯ ОКРАИНЫ: ЭТНОГРАФИЯ «ХАЙЛЕНДСКОЙ ПРОБЛЕМЫ»
Неослабевающее внимание и интерес, проявляемые историками к служебной, административной этнографии европейских империй Нового времени, сформировали за последние полвека (первые полвека постколониальных исследований) настоящую академическую традицию [314] . В соответствии с достигнутыми ею результатами этнография рассматривается как научная дисциплина, формулировавшая и формировавшая не только модели описания и восприятия туземцев колониальной администрацией и имперскими службами, но и модели взаимодействия с местными сообществами, одновременно решая идеологические и практические задачи.
314
В широком смысле начало новому направлению исследований характера колониального знания европейских держав положила известная работа Э.В. Саида об ориентализме западноевропейских колониальных империй: Said E.W. Orientalism. New York, 1978. Специальные постколониальные исследования, рассматривающие этнографию как колониальную практику, появились еще раньше. См., напр.: Anthropology and the Colonial Encounter / Ed. by T. Asad. New York, 1973. Подробнее о становлении и развитии такого подхода в исследованиях см., напр.: Goh D.P.S. States of Ethnography: Colonialism, Resistance, and Cultural Transcription in Malaya and the Philippines, 1890s-1930s // Comparative Studies in Society and History. 2007:41(1). P. 109–142.