Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения
Шрифт:
Во-вторых, требуется внимательно и последовательно проанализировать характер связей между этнографическим дискурсом официальных властей и британским государством в личности (и должности) самого переводчика — чиновника и этнографа в Горной Стране одновременно. Таким образом можно попробовать выявить соотношение соображений, вызванных вовлеченностью в колониальную практику, и идей, привнесенных извне. И то и другое можно представить как движение этнографической мысли от «чтения» и «перевода» местных реалий к аналитическому описанию в процессе расширения британского присутствия в Горной Шотландии, как трансформацию субъективных отношений между этнографами и их информаторами в местной среде в аналитическую объективность сравнительной этнографии. Из курьезных, занимательных и устрашающих персонажей памфлетной литературы и абстрактных юридических фигур королевских и парламентских указов и актов горцы превращались в формализованный объект этнографического анализа мемориалов, отчетов и рапортов [324] .
324
Пределы допустимости следования правовой традиции Шотландского королевства в вопросах поддержания мира, спокойствия и законности в Горной Стране соотносились многими комментаторами
Наконец, в-третьих, целесообразно отдельно рассмотреть рамки культурного перевода британскими чинами реалий Горного Края, определявшие контекст в том числе их этнографических изысканий (стадиальная теория исторического развития, сравнительная филология этнического различия и популярные учения о социальных иерархиях из области естествознания). Таким образом можно попробовать выявить герменевтический ключ, при помощи которого ответственные за умиротворение края чины постигали реалии Хайленда в XVIII в. Применительно к истории решения «Хайлендской проблемы» в процессе интеллектуальной колонизации Горной Шотландии речь идет о вариативном характере этнографического содержания понятия «мятеж» как категории аналитической и дискурсивной.
Раскрытие основных аспектов этнографического «прочтения» правительством, его чинами и агентами в Горном Крае местных реалий в интересах предпринятого исследования логично производить в обратном порядке — от формы процесса, определяемой рамками культурного перевода, к его содержанию как сочетанию познавательных и административных практик в хайлендской политике и (на)значению в качестве модели интеллектуальной колонизации мятежной окраины.
Итак, прежде всего официальным чинам и их агентам в Горной Стране следовало определиться с системой координат изучения объекта их военно-политического интереса. Поскольку в центре известных прежде рассуждений о мятежном потенциале Хайленда и опыта взаимодействия с ним Эдинбурга и Лондона находилась социальная организация горцев, в своей неделимой, изначальной основе представленная понятием «клан», то анализ этой категории осуществлялся в контексте современных комментаторам представлений об организации человеческих сообществ, выраженных понятиями «племя», «нация», «раса» и служивших просвещенной Европе универсальными аналитическими инструментами изучения и описания всего человечества [325] . Вопрос в данном случае состоит в том, как соотносились друг с другом изложенные выше понятия.
325
См. подробнее: Slezkine Y. Naturalists Versus Nations. Eighteenth-Century Russian Scholars Confront Ethnic Diversity // Representations. No. 47. Special Issue: National Cultures before Nationalism (Summer, 1994). P. 170–195; Hudson N. From Nation to Race. The Origin of Racial Classification in Eighteenth-Century Thought // ECS. Vol. 29. No. 3 (Spring, 1996). Р. 247–264; Jacques Т.С. From Savages and Barbarians to Primitives. Africa, Social Typologies, and History in Eighteenth-Century French Philosophy // History and Theory. Vol. 36. No. 2 (May, 1997). P. 190–215; Nash R. Wild Enlightenment: The Borders of Human Identity in the Eighteenth Century. Charlottesville, 2003; Kugler E.M.N. Representations of Race and Romance in Eighteenth-Century Britain. PhD Thesis. University of California, 2007. P. 12–93; Galloway C.G. White People, Indians and Highlanders. Oxford, 2008; Vermeulen H.F. Early History of Ethnography and Ethnology in the German Enlightenment: Anthropological Discourse in Europe and Asia, 1710–1808. PhD Thesis. University of Leiden. 2008. P. 271–286; British Narratives of Exploration. Case studies of the Self and Other / Ed. by F. Regard. London, 2009. P. 63–118.
Ни один словарь в Европе в XVIII в. не определял расу в современном значении этого слова, подразумевая различие человеческих видов в зависимости от определенного набора внешних наследственных признаков [326] . С одной стороны, в узком, первичном ее понимании речь шла скорее о семейных, родственных связях. В первом издании «Словаря английского языка» знаменитого доктора Сэмюэля Джонсона (1755 г.) понятие «раса» включает в себя единство семейного происхождения и наследования [327] . При этом
326
Hudson N. Op. cit. P. 247.
327
Hudson N. Op. cit. P. 259; Johnson S. A Dictionary of the English Language. Vol. II. London, 1755 [нумерация страниц отсутствует, см. вторую колонку первой страницы под литерами «RA»].
328
Hudson N. Op. cit. P. 259; Bailey N. An Universal Etymological English Dictionary. London, 1736 [нумерация страниц отсутствует, см. вторую колонку первой страницы под литерами «RA»]. Причем в последующих изданиях «семейное» значение понятия «раса» сохраняется: Idem. An Universal Etymological English Dictionary. London, 1770 [нумерация страниц отсутствует, см. вторую колонку первой страницы под литерами «RA»].
С другой стороны, в расширенном толковании, понятие «раса» по значению и смыслу очень тесно примыкало к понятию «нация». Движение идей и усложнение представлений о различиях между народами в первый век глобальных империй шли интенсивно, и во второй половине XVIII в. разграничение «расы» и «нации» приобретает более четкие контуры. Для первой половины столетия, однако, характерной чертой являлась известная синонимичность этих понятий. В середине XVIII в. доктор Джонсон по-прежнему с трудом различает «расу» и «нацию»: «Нация, строго говоря, означает великое множество семей одной крови, рожденных в одной стране и проживающих под началом одного правительства» [329] . Идея политического единства при этом с тем же успехом выражалась не только понятием «нация», но и ее приемлемым в эпоху Просвещения аналогом — «раса», связанным с представлением об «общих семье и происхождении».
329
Цит. по: Hudson N. Op. cit. P. 260.
Европейский империализм способствовал постепенному превращению «расы» в основную категорию этнографического и антропологического анализа. «Нация», в свою очередь, приобретала особую роль в определении и описании политических и социальных различий. При этом одно из первых употреблений понятия «нация» в значении такого особого гражданского состояния датируется 1694 г. В «Словаре Французской академии» пояснялось, что это «все жители одного государства, одной страны, живущие по одним законам, использующие общий язык, и т. д.» [330] . В Англии в то же время и примерно в тех же выражениях свое определение нации дал Джон Локк [331] .
330
Ibid. P. 256.
331
Локк Дж. Два трактата о правлении [Книга вторая. Глава VII. О политическом или гражданском обществе] // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. / Пер. с англ. и лат. Т. 3 / Ред. и сост., авт. примеч. А.Л. Субботин. М., 1988. С. 311.
Однако в целом в XVIII в. характеристики человеческих сообществ в представлении современников колебались между биологическими и социальными (культурно-историческими) различиями. В эпоху Просвещения человек пребывал на вершине «scala naturae», научное знание о нем еще только выходило за границы естественной истории, так что аргументы Карла Линнея и Дэвида Юма в определении национально-расовых различий пользовались равным успехом и авторитетом [332] . «Раса» и «нация» скорее обозначали изменчивые социальные границы сообществ, чем подразумевали коренные и неизменные биологические причины различий.
332
Имеются в виду прежде всего «Общая система природы» Карла Линнея (1735 г.) и «О национальных характерах» Дэвида Юма (1748 г.): Linnaei С. Systema naturae sive regna tria naturae systematice proposita per classes, ordines, genera, 8t species. Leyden, 1735; Юм Д. О национальных характерах / Пер. с англ. Е.С. Лагутина // Юм Д. Сочинения: В 2 т. М., 1965. Т. 2. С. 703–720.
Между тем для «нецивилизованных», «варварских» окраин Европы (на континенте и за океанами) этот растянувшийся на целое столетие терминологический спор имел вполне определенные последствия. По мере расширения колонизации и представлений об окружающем мире становилась очевидной ограниченность принятой этнографической терминологии. Как быть с народами, живущими по праву и под началом властей, отличающихся, однако, от «цивилизованных» европейских стандартов? В этом случае применялось понятие «племя», заменявшее в случае с «варварскими» народами категорию «нация» [333] .
333
Hudson N. Op. cit. P. 248, 257.
Доктор Джонсон в своем «Словаре» в 1755 г. отмечает, что «племя» — это понятие, часто используемое в негативном контексте, как, например, «племя бумагомарателей» с Граб-стрит [334] . Девять лет спустя после подавления последнего мятежа якобитов оказалось возможным использовать этот этнографический термин, применявшийся британскими чинами в процессе умиротворения Горной Шотландии, в совершенно безопасном, карикатурном значении. Однако в целом до тех пор, пока Горная Страна воспринималась в Лондоне как источник угрозы, чиновники и генералы были, несомненно, более осмотрительны и не позволяли себе в обращении с краем подобных терминологических вольностей.
334
Johnson S. A Dictionary… Vol. II. [нумерация страниц отсутствует, см. вторую колонку первой страницы под литерами «TR»].