Лабух
Шрифт:
Быстро добравшись до оживленных улиц и почувствовав себя в относительной безопасности, перешёл на шаг и попытался восстановить дыхание. По крайней мере, вокруг были люди и при них меня резать не станут…
— Куда так торопишься, солдатик? — кокетливо окликнула меня какая-то стрёмная женщина с сигаретой в крашеном кармином рту.
— Тебе какое дело! — огрызнулся я.
— Грубиян! — уничижительно фыркнула проститутка и отвернулась в поиске клиентов.
Оглядевшись, я вдруг понял, что нахожусь на том самом месте, где в будущем
— Негодяй! — донесся до меня чей-то крик. — Подлец! Ты хочешь меня разорить?
Резко оглянувшись, я заметил хорошо одетого плотного господина, ругавшегося с каким-то невзрачным длинноволосым юношей. По нелепому выражению застывшему на его лице и неловким движением было понятно, что молодой человек до того пьян, что едва стоит на ногах. В общем, ничего не обычного, ели бы не одна деталь, а именно длинные и артистичные пальцы выдававшего в нем служителя муз.
— Мерзавец! Алкоголик! — продолжал костерить его нэпман.
— В чем дело, гражданин?! — как можно более строгим голосом вмешался я.
— Что? — вздрогнул коммерсант и повернулся ко мне.
Очевидно, мой полувоенный костюм и строгий голос ввели его в заблуждение и он, решив, что перед ним представитель власти, принялся оправдываться.
— Видите ли, — срывающимся голосом начал он, — этот человек мой тапёр!
— И что?
— Но он же пьян!
— Это не преступление!
— Да как же не преступление, если сейчас начнется сеанс, и он должен играть!
— Сеанс? — все еще не понимал я.
— Да! Я владелец синематографа! — едва не завопил от возмущения тот, после чего взглянул на меня более внимательно. — А вы, позвольте осведомиться, кто?
— А тапёр это — пианист? — вспомнилось мне значение слова.
— Представьте себе! — съязвил в ответ нэпман.
— Вам повезло. Я тоже музыкант и могу сыграть за него!
— Вы? — недоверчиво взглянул на мой прикид коммерсант.
— Простите, вам шашечки или ехать?
— Что?!
— Много ли сейчас вокруг вас вокруг людей умеющих лабать на пианино?
— А вы справитесь? — уже заинтересованным тоном спросил он.
— Ну, разумеется! — постарался придать своему голосу уверенность, которой совсем не чувствовал.
Зрительный зал оказался небольшим насквозь прокуренным помещением, заставленным грубо сколоченными лавками. До отдельной будки для киномеханика и его аппарата еще не додумались, а потому стрекочущий агрегат стоял прямо в зале. Чтобы заглушать его шум, и был нужен тапёр.
Располагался его рабочий инструмент в углу перед сценой, так чтобы музыкант мог видеть происходящее на экране. С другой стороны устроился подозрительно поглядывавший на меня хозяин заведения. На моё счастье, пианино марки «August Forster» оказалось вполне исправным и хорошо настроенным.
На этом хорошие новости заканчивались,
Как это ни странно, но у меня почти — получилось. Работа ресторанного музыканта во многом полна импровизаций, так что дело оказалось мне до некоторой степени знакомым. Кроме того, кое-что в моей голове после обучения в музыкалке все-таки сохранилось. Например, небезызвестное творение Скотта Джоплина «Maple Leaf Rag», что в переводе означает «Регги кленового листа». Вы почти наверняка слышали ее…
— А вы не так плохи, как я сначала подумал, — задумчиво заявил мне нэпман после окончания работы. — Давно не было практики?
— Увы, — отозвался я, разминая уставшие пальцы. — Очень давно. Целую жизнь назад…
— Что же, понимаю вас. Хотите служить у меня?
— Что делать?!
— Ах да, сейчас принято говорить «работать», — поморщился хозяин.
— Простите, мы так и не познакомились.
— В самом деле? В таком случае позвольте представиться, меня зовут Всеволод Барский. В прошлом… а впрочем, какая разница?
— Абсолютно никакой! Николай Семёнов. К вашим услугам.
— Так мы договорились?
— Почему бы и нет, — ответил, решив, что для начала это совсем не плохо. — Но вы так и не сказали, сколько будете мне платить?
— Восемьсот тысяч за сеанс. При условии, конечно, что вы скоро восстановите свои навыки. Публика, конечно, у меня не самая притязательная, но…
— Сколько? — озадаченно переспросил, сообразив, что совершенно не представляю себе нынешних цен и даже внешнего вида денег.
— Когда сможете играть лучше, подниму до миллиона! — пообещал неправильно истолковавший мое удивление хозяин.
Глава 3
Если бы кто-то спросил меня, на что более всего походила Россия 1920-х годов, я бы сказал, что на рынок. Торговали все и всем, от спичек и предметов первой необходимости, до продуктов питания и предметов роскоши. В одном ряду можно было встретить хитрого крестьянина и благообразную старушку из бывших, флегматичного инвалида и горластую девицу, а вокруг них стайки вездесущих беспризорников, как будто сошедших со страниц Пантелеева и Белых.
Ничуть не менее разнообразными могли быть и товары, лежавшие на прилавках. Мелко порубленные листья ядрёного самосада соседствовали с салом и солёной капустой. Среди ношеной одежды попадались мундиры каких-то сановников, сплошь обшитые золотыми или серебреными позументами, а рядом с теми и другими — самодельные зажигалки, примусы, грубовато выструганные игрушки и бог знает что ещё…