Ладья Отчаяния
Шрифт:
— Я… не умею, — лицо Березки угасло.
— А умела б, бросила всех и не почесалась. А ты… Пе-ре-воз-чик? Ты, предатель?.. А ты, лживый поп? А все вы? А ты, Выливаха, достойнейший кавалер, ну-ка, сыграй на ее жизнь.
— Чужим — не играю. Никогда не играл на чужое добро.
— Ну, и еще на всех этих. Ну! На двадцать лет этой дивчины. На двадцать лет Перевозчика, на двадцать — всех остальных. На всех, кроме попа, потому что он мечтал о царстве посмертном. Ну?!! Жалкая слизь человечья!
— Выливаха, — сказал
— А проигрыш?
— А достоинство, — сказал Полочанин.
— Согласен, — сказал Гервасий.
Смерть вскинула голову.
— Ты? Тебе же все равно ничто, ничто больше не поможет. Что тебе?
Выливаха расставлял тяжелые фигуры. И каждый удар донцем о доску был, как удар по крышке гроба.
— Что тебе до этого Полочанина? Что тебе до этого Перевозчика?
Гервасий подышал на донышко своего визиря: от злого глаза.
— Ты проиграешь. Ты никогда-никогда их не встретишь. Никто никогда не узнает.
Гервасий выравнивал шеренгу латников.
— Ты понимаешь, на что поднимаешь руку? На Мое величие!
"Горе и несчастье Рогачева" протянуло руку и взяло у девушки цветок.
— Ты помнишь царя Ивана? Я и тебе не дам забвения.
Красивые губы Выливахи вызывающе, дерзко улыбались, и не было, кажется, ничего прекраснее этой улыбки.
— Спасибо, — сказал он.
— Тогда — пропадай, — сказала Смерть, — ты, сеющий в сердцах этих… несчастных несбыточные надежды.
— А что, хлопцы, — сказал Выливаха, — пять минут надежды, разве мало?
Гребцы улыбнулись.
— Так пропадай, — сказала Смерть.
Латник ее визиря сделал два шага вперед. Выливаха двинул своего.
Как застрельщики сечи, как Ракута и Койдан под Крутогорьем, латники стояли в середине поля. Лицом к лицу.
…Неодолимо, как тьма-тем, как Литва на маленькое белорусское воинство, как море крестоносцев на три сотни воинов князя Давида, как османы на Косовом поле, как рыцари на Белой Горе, — двигались воины Смерти. И снова Выливаха почувствовал, что никто, никогда не может выиграть у силы, сидящей напротив.
Нечеловеческая, высшая, холодная и неумолимая рассудочность, никогда не ошибающаяся, воевала с ним. Это было страшно, как во сне. И Гервасий понял, что он, действительно, погиб.
— Поздно, Выливаха, — засмеялась, заскрипела Смерть. — Поздно даже с этой девкой. Поздно. Играть нужно в жизни. Хе-хе. И мое счастье, что вы, и особенно глупые бабы, не понимаете этого. Из корысти они отказывают бедным, но благородным, будто у них три жизни.
И неодолимо, как во сне, Смерть сразила слона Выливахи.
— А вы, когда они отказывают вам, ублажаете их подношениями. Будто ваши бусы стоят магнатских дворцов, будто ваша дешевенькая бирюза с дорогим поцелуем стоит кареты с шестью рысаками без поцелуя? Будто серебряное дешевое зеркальце,
Смерть смотрела то на Выливаху, то на Березку. Она злилась и, тем не менее, сокрушала оборону Гервасия, как хотела. И тот, несмотря на холодное спокойствие видел: все кончено. Он срезал слона Смерти и тотчас же потерял свою ладью и латника, угрожавшего шатру визиря. Выливаха взглянул на девушку, увидел ее лицо и пожал плечами.
— Дарите им серебряные зеркальца, — скрипела Смерть. — А я б дарила им зеркальца будущего. Я бы дарила им вместо зеркальца череп. "Возьми, мол, дурочка, смотри. Смотри, какой ты будешь завтра. Не подличай. Люби, когда любят тебя…" Не слушает… Не послушает… Хе-хе-хе…
У Гервасия опустились руки. Но вслух он сказал:
— Думаешь над каждым ходом, как поп перед заутреней: выпить — не выпить.
— Возьми и ты рюмочку. — Смерть сняла очередного латника.
Выливаха рыскал глазами по доске, соображая, что ему теперь предпринять.
Арахна дышала ему в затылок.
— Брысь! — крикнул ей Выливаха, в раздумье водя рукой над фигурами.
— Что она тебе, мешает?
— Конечно. Как икона в спальне… Не могу я, когда смотрят…
Арахна отползла. Гервасий покачал головой, хитровато улыбнулся.
— Эй, Полочанин, ай лизунчик. Поди же ты, перед кончиной, можно сказать, а куда смотришь, чтоб тебе пусто было.
Смерть покосилась на Полочанина. И в это время Выливаха подставил Смерти своего пятого латника, одновременно подвинув рукой под бой ее ладью.
Безглазая снова взглянула на доску, являющую собой картину страшного разгрома. Ухмыльнулась:
— Сейчас тебя моя ладья отчаяния… О л-латничек! Ну-ка, голубчик! Ступай к усопшим, ладненький ты мой.
Со стороны казалось, что ладья сейчас ворвется в войско и довершит разгром. Латник Гервасия исчез с доски… И тогда рогачевец с грохотом снял подставленную им же самим ладью.
— На!
Смерть зашипела.
— И вот тебе еще угроза, королю. Это тебе за "ласку" ко мне.
Король Смерти отступил от визиря, оставив его в беде.
— На, — стукнул по нему Выливаха, не давая опомниться. — Два щита перед одним мечом. Выбирай. Коню — слона или моему визирю — вторую ладью.
И он снял ладью отчаяния. Последнюю ладью Смерти.
Люди ахнули. На доске буквально за какую-то минуту все переменилось. В стальном строе атакующих — зияли теперь страшные бреши. Войско Смерти истекало кровью. И, однако, без обеих ладей, без визиря, слона, она все равно была сильнее всякого игрока на земле. Потому что она предвидела все возможные положения фигур на поле боя и знала, чем завершится и как может развиться любой ход врага.